Блуждающая звезда

Эстер довольно долго стояла на другой стороне улицы, глядя на открытую дверь. А потом, неожиданно для самой себя, вдруг направилась к этой двери и вошла. Уже стемнело, и внутри было сумрачно, как в пещере. Эстер бочком двинулась к ближайшей стене, словно хотела спрятаться. Перед ней стояли женщины, закутанные в черные платки; никто не обращал на нее внимания, только одна или две девочки обернулись. Черные детские глаза особенно ярко блестели в полутьме. Вдруг одна из девочек — ее звали Сесиль, и она тоже ходила в школу господина Зелигмана, — подошла к ней, взяла ее за руку и потащила в середину зала. Эстер прошла вперед, туда, где собрались молодые девушки. Оказавшись среди них, она почувствовала себя лучше.

Вокруг Якова суетились женщины, устанавливали пюпитр, приносили воду, расставляли золоченые подсвечники. Вдруг где-то засиял свет, и все взгляды обратились в ту сторону. Словно звезды вспыхивали свечи одна за другой, сначала слабо мерцающие, готовые вот-вот погаснуть, но мало-помалу язычки пламени разгорались, отбрасывая длинные лучи. Женщины со свечами в руках переходили от светильника к светильнику, и света становилось все больше. Одновременно раздался гул голосов, глухой, точно из-под земли, и Эстер увидела, как в зал входят люди, мужчины и женщины, а впереди шел старый ребе Ицхак Салантер. Они вышли на середину, разговаривая на непонятном языке. Эстер с удивлением смотрела на белые покрывала, наброшенные на головы и ниспадавшие до пола. Свет разгорался, гомон нарастал. Теперь вошедшие говорили громко, протяжно, нараспев, и голоса женщин в черном отвечали им, они звучали нежнее. Голоса чередовались, и казалось, будто шум ветра или дождя наполняет зал, то убывая, то усиливаясь вновь, бьется о тесные стены и колеблет пламя свечей.

Вокруг Эстер девушки и девочки, обратив лица к огням, повторяли непонятные слова и раскачивались взад-вперед. От запаха оплывших свечей, смешавшегося с запахом пота, от ритмичного пения кружилась голова. Эстер не смела шевельнуться, но, сама того не сознавая, тоже начала раскачиваться взад-вперед, в такт окружающим женщинам. Она пыталась прочесть по их губам слова незнакомого, такого красивого языка, который отзывался в самой глубине ее существа, словно каждый слог будил воспоминания. Дурнота накатывала на нее в этой пещере, полной тайн, когда она смотрела на огоньки свечей, звездами сиявшие в сумраке. Никогда она не видела такого света, никогда не слышала подобного пения. Голоса взмывали, набирая силу, затихали, звучали вновь в другом конце зала. Иной раз чистый женский голос один выводил длинную фразу, Эстер смотрела в ту сторону, на закутанную в покрывало фигуру, которая раскачивалась сильней и, раскинув руки, вся подавалась к свету. Когда она умолкала, слышалось глухое бормотание зала: аминь, аминь. Потом откуда-то откликался мужской голос, и вновь звучали непонятные слова, похожие на музыку. Впервые в жизни Эстер поняла, что такое молитва. Она не знала, как это вошло в нее, откуда, но в ней крепла уверенность: это и глухой гул голосов, вдруг завораживающий незнакомым языком, и мерное раскачивание тел, и свечи, сияющие звездами в теплом и полном запахов сумраке. Это подхватывающий вихрь слов.

Здесь, в этом зале, ничто больше не имело значения. Ничто не страшило — ни гибель Марио, ни немцы, уже приближавшиеся к долине на своих танках, ни даже тот сон об отце, как он идет, такой высокий, на рассвете к горам и исчезает, скрывается в траве, словно уходит в смерть.

Эстер медленно раскачивалась, вперед-назад, неотрывно глядя на пламя свечей, и голоса, мужские и женские, тонкие и густые, отзывались и перекликались в ней, произнося слова на языке таинства. И Эстер чувствовала: ей все под силу, она преодолеет и время, и горы, подобно той черной птице, что показал ей отец, улетит за моря, туда, где рождается свет, в Эрец Исраэль.

* * *