Блуждающая звезда

Аамма устроилась в хибарке, где я жила одна. Выбрала для себя место рядом с дверью. Пристроила обмотанную тряпками — чтобы уберечь от пыли — машинку. Она спала на полу, на простыне, натягивая на себя края, чтобы отгородиться от мира. Днем, покончив со стряпней, она иногда чинила чужую одежду, и люди платили ей за работу кто чем мог — едой или сигаретами, но никогда деньгами, потому что здесь, в нашем лагере, деньги были бесполезны. Аамма шила, пока не кончились нитки. Женщины приносили ей сахар, чай или оливки, но иногда у них ничего не было, и они ее просто благодарили, и этого хватало.

Чудесными были вечера — из-за сказок. Случалось — одному Богу известно почему, — в конце дня, когда солнце скрывалось за висевшей над морем дымкой или когда ветер разгонял облака и на ясном небе появлялся похожий на саблю серп луны, Аамма начинала рассказывать историю о джинне. Она точно знала, она чувствовала: этот вечер — для сказки. Она садилась передо мной, ее глаза загадочно блестели, и она говорила: «Слушай, я поведаю тебе историю одного джинна». Она знала дженунов[12], она их видела — они были подобны языкам красного пламени, пляшущим среди ночи в пустыне. Днем их никто никогда не видел — они прятались от света, — только ночью. Они обитали в городах, похожих на те, в которых живут люди, там были башни, укрепления, фонтаны и сады. Только Аамма знала, где находятся эти города, и даже пообещала отвести меня туда, когда кончится война.

Итак, она начинала рассказывать. Садилась перед дверью нашего домика, лицом к улице, без покрывала, потому что рассказ предназначался не мне одной. Я устраивалась рядом, чтобы лучше слышать ее голос.

Появлялись соседские ребятишки — не все сразу, один за другим, — усаживались на пыльную землю или оставались стоять, прислонясь к дощатой стене дома. Когда Аамма Хурия начинала рассказывать сказку, у нее совершенно менялся голос: он звучал глуше и торжественней, и мы молчали, чтобы лучше слышать. По вечерам в лагере царила тишина. Голос Ааммы напоминал шепот, но мы слышали и запоминали каждое слово.

Постепенно менялось и лицо Ааммы. Чтобы ничего не упустить, я ложилась на пол перед дверью и видела, как оно оживляется. Глаза Ааммы Хурии сверкали, словно бенгальские огни. Она изображала лицом страх, гнев, ревность, меняла голоса — говорила глухо и строго, потом начинала пронзительно кричать или стонать. Она неподвижно сидела на пороге, поджав под себя ноги, а ее руки летали, как в танце, звеня медными браслетами.

Аамма Хурия рассказывала нам чудесные истории, сидя в пыли перед жалкой хибарой под лучами заходящего солнца, когда начинала спадать дневная жара. Это были страшные истории о людях, которые превращались в волков, переправляясь через реку, или о мертвецах, покидающих могилу, чтобы подышать воздухом. Истории о привидениях, о мертвых, затерянных где-то в пустыне городах и заблудившемся путнике, который рискнул войти в такой город и остался там навечно. Истории о джинне, взявшем в жены смертную женщину, или о дженне, которая завладела душой мужчины и утащила его жить в свой дом высоко в горах. Когда дует ветер пустыни, злой джинн вселяется в тела детей и сводит их с ума, и они поднимаются на крыши домов, вообразив себя птицами, или прыгают в колодец, думая, что стали жабами.

Она рассказывала нам истории о колдунье Бейрат, которая навела порчу на мать одного младенца и заставила ее поверить, будто она его тетка.

Молодая женщина ненадолго отлучилась, и Бейрат украла ребенка, положила в люльку завернутый в пеленки камень, сварила малыша и дала поесть матери. Аамма показывала, как защититься от дурного глаза, заслонив лицо ладонью и написав на лбу имя Господа золой, разведенной водой. Она учила, что можно отпугнуть ведьму, сдув в ее сторону с ладони немного песка. Мы слышали от Ааммы истории об африканке Айше, жестокой черной женщине, которая переодевалась рабыней и пожирала детские сердца, чтобы остаться бессмертной. Бывало, Аамма Хурия брала меня за руку, усаживала рядом с собой и спрашивала: «Какую историю рассказать тебе сегодня вечером?» — и я просила: «Расскажи о бессмертной старухе Айше!»

Я забывала, кто я и где нахожусь, забывала о трех пересохших колодцах, о жалких домишках, где мужчины и женщины лежали на полу в ожидании ночи и предощущении неведомого, не помнила о голодных ребятишках, караулящих на вершине холма грузовики Международных сил, не слышала, как, завидев облако пыли на дороге, они кричат что было сил: «Хлеб! Мука! Молоко! Мука!» Мне было безразлично, что людям раздают по два куска жесткого горького хлеба в день, а иногда ограничиваются одним. Меня не волновало, что тела детей покрыты ранами и укусами блох и вшей, ступни растрескались, волосы выпадают пучками, а глаза гноятся.

Аамма Хурия не всегда рассказывала страшные сказки. Если она видела печаль и усталость на голодных лицах детей, если солнце жгло слишком уж немилосердно, она говорила: «Сегодня вы услышите историю о воде, историю о саде, историю о городе поющих фонтанов и садов, где день и ночь щебечут птицы».