Блуждающее время

– Павлуша, ты слышь меня?.. Я тебе вот что скажу, ищи, ищи Никиту, ты прав в этом, но насчет твоего вечерочка, тридцать с лишким годков назад, поменьше трепись… Так ты ничего, но когда напьешься, несдержан у меня… Ты учти, ведь на тебя тогда дело было заведено об изнасиловании… Етой… которая померла еще, кажись, до твоего рождения… Ты, Павлуша, этим не шути: дело пока лежит, но оно еще не закрыто… Не шуми, а то вдруг засудят… Оно, конечно, вроде получается, что ты ее изнасилил, когда тебя еще не было… Но, знаешь, у нас все бывает, если надо, сведут концы с концами… Мы, Паша, логикой и всякой ерундой не отличаемся…

Павел со злостью повесил трубку. Как раз сегодня он собрался с Егором к хохотушкину, смехуну, искать Никиту. И они пошли, несмотря ни на что.

Смехунок оказался не таким насмешливым, как думалось, на первый взгляд, даже мрачноват, даже как-то доисторически мрачноват. Вначале не хотел даже пускать, но потом снизошел. Вошли в темную, с низкими потолками квартиру, кругом была уйма всякого хлама, пыли.

«Что ж тут смешного?» – подумал Егор. И в этот момент хозяин дико захохотал. Егор и Павел даже вздрогнули от неожиданности и переглянулись. Павел, которому все сумасшествие мира сего стало сильно действовать на нервы, рявкнул на хозяина:

– Что вы так хохочете?? Мы что, для вас нелепы?!

Хозяин (его почему-то все звали по-детски Боренька, хотя ему было уже далеко за тридцать) вдруг сразу сник, стушевался и проговорил:

– Да что вы, ребята, как я могу… Не обижайтесь… Особенность у меня такая, привычка, можно сказать, даже вредная… Я ведь не над вами смеюсь… Проходите вон сюда на диванчик.

«Ребята» с неудовольствием потянулись к пыльному старомодному дивану. Боренька убрал с него тоже пыльного, но жирного кота, приговаривая при этом:

– Несчастные они, все эти животные. Совершенно хохотать не могут. Плакать – плачут, а чтоб хохотать – ни-ни.

Кот мяукнул, но не сопротивлялся. Павел огляделся. Прямо на него с противоположной стены смотрел непомерно огромный портрет Достоевского с неподвижными глазами.

– Как-то он не очень сочетается с вашей смешливостью, – заметил Далинин.

– Это почему? – оторопел Борис, – мы с ним очень хорошо живем.

– Ну и на здоровье.

– А над чем вы все-таки так смеетесь, пугаете даже своим хохотом? – вмешался Егор.

– Как же над чем? – опять совершенно оторопело, удивляясь, точно все только что родились, спросил Борис. – Да над всем. Мне все смешно.

– Тогда сдерживайтесь, милейший, если вам все смешно. Это опасно – могут принять на свой счет, а не на счет «всего», – немного нагрубил Павел.

– Да я осторожный, – совсем смиренно отвечал хозяин. – Я по глазам людей вижу – кто все понимает.

– Что понимает?

– Да то, что мир смешон. Вселенная вся со своими звездами и солнцами – смешна. А уж о существах, о людях, о чертях или там призраках, покойниках – я уж и не говорю. Тут уж, извините, ребята, я сдержаться не могу. Иные, которые не понимают, даже бросались на меня. А я, как взгляну на существо, сразу вижу его суть – и невмочь. Конечно, не всегда. Если всегда хохотать – помрешь. И осторожность, это правда, нужна – вот мой кот никогда на меня не обижается, когда я над ним хохочу. А жена от меня ушла – не выдержала. Зверела. Криком кричала на всю улицу, что я над ней хохочу. И не могу остановиться. А я ведь не над ней лично хохотал, а, как бы сказать… над природой человеческой, что ли… ну и над природой вообще…

Егор и Павел с удовольствием прослушали эту речь. Все встало на свои места. Все стало понятно.

– Вы только, дорогой, сейчас не хохочите, – вставил Павел. – У нас к вам серьезный вопрос. А то вы, говорят, чуть что – подолгу хохочете, а время идет, сейчас не XIX век, чтоб целыми часами хохотать.

– Да нет, ничего, я устал со вчерашнего. Сердце даже зашло. Говорите, я слушаю.

– У меня есть дело к Никите. Вы должны знать, о ком я говорю…

Боренька замахал руками:

– Ни-ни! Это ошибка! Давно не был!

– Как не был?! Куда ж он делся в конце концов?

Воцарилось молчание. Молчал кот, молчал портрет Достоевского, молчали и те, кто были во плоти.

– Никита – человек странный, его так, просто, не увидишь, – ответил наконец Борис. – Это бред говорят, что его во мне, дескать, привлекал мой хохот. Не думаю. Хотя он не возражал. Сидит, бывало, вот на этом пыльном диванчике и на меня настороженно так смотрит. Особенно, когда я хохочу. Я ведь захохотать могу всегда, обычно неожиданно, меня только мои физические силы и больное сердце ограничивают. А он – ничего, изумленно вперится, когда я хохочу, а потом вдруг встанет, подойдет и поцелует меня – и всегда непременно в лоб. Никогда в губы не целовал, или в щечки – а меня ведь любят целовать знакомые, в щечки, сладко так, это не порнография какая-нибудь, а от уюта, я уютный очень с виду, как куколка. Вот людей и тянет.

И Боренька не выдержал: захохотал. Кот спрыгнул со стола. Павел очумел.

– Да прекратите же! – встрепенулся Егор.