Блуждающие тени [СИ]

 Я был в наручниках и упав на спину испытал невероятную боль - похоже руки мои распухнут потом до размеров брёвен. От ярости и боли я зарычал, и мне страшно захотелось убить этого поддонка, захотелось, чтобы он стёр улыбку со своей поганой морды, и тут, со мной что-то случилось - мозг вспыхнул огнём и из меня что-то полезло, как будто мозг выдавливал из себя что-то чёрное, гадкое, это гадкое лезло, лезло и вдруг оно обернулась 'слизняком', размером с футбольный мяч! Э

Этот слизняк метнулся, как кошка, и шлёпнулся на голову полковника - тот охнул, и схватился за голову:

- Ну, пацаны, говорила мне мама - не пей, не пей больше! Не слушал её! Что-то у меня голову сжало, как в обручах.

Полковник проковылял на место и уселся, глядя в стену бессмысленными глазами:

- Давно так голова не болела. У вас не болит, ребята? Может, погода меняется?

- Да нет, вроде бы не болит - ответил один из собутыльников, и потом тихо ему прошептал - слушай, ты бы не связывался с этим типом - всё-таки экстрасенс, говорят - нашлёт ещё какую-нибудь гадость...

- Да пошёл он! Это обычный аферист, никакой он не лекарь - я следил за ним. Бабки грёб лопатой - делиться не желал! Вот теперь пусть посидит. Ну что, ещё по одной?

- Нет, мы пойдём домой, хватит. Нормально посидели - подполковник с сожалением поднялся и кивнул на меня - а с ним что будешь делать, правда его закроешь?

- Закрою - теперь куда деваться, обязательно закрою! Щас оформим и в сизо...пусть посидит полгодика, подумает, кто тут хозяин.

Я лежал в углу, смотрел на хозяина кабинета, на его друзей и думал - что случилось? Как я выпустил эту гадость из себя, и почему у меня вдруг перестала болеть отбитая скула? Почему у меня зажили ссадины на руках, скованных наручниками, руки не болят и вообще - я чувствую себя великолепно, в отличие от этого негодяя, как вижу!

А негодяю и правда было плохо - он с трудом поднялся, потирая виски руками, подошёл к внутреннему телефон и сказал в него, отрывистым и грубым голосом - быстро сюда помощника - задержанного отправить в сизо!

Потом полковник положил трубку, уселся снова за стол и стал смотреть на меня тяжёлым взглядом:

- Сгною тебя! Будешь сидеть в сизо и полгода, и год - пока не начнёшь соображать, как себя вести и не приползёшь ко мне на коленях! Буду узнавать время от времени - как ты, не готов ли уже работать как следует, как надумаешь - скажешь. А пока посиди. Там сейчас хорошо...курорт! - полковник усмехнулся, явно зная что-то интересное о сизо и отвернулся, потирая виски.

Я молчал и смотрел, как на его голове пульсирует чёрный, как уголь, футбольный мяч. Толстая чёрная нить тянулась ко мне, и я думал - теперь я знаю, куда и зачем тянутся эти нити. Сколько же нас таких? Сколько людей питаются чьей-то жизнью? Откуда, вообще, взялась у меня эта способность? Ответа не было.

Серый автозак втянулся в унылый двор, меня вывели из машину с обязательными словами - 'Руки за спину! Смотреть вперёд!' и повели по длинным коридорам, выкрашенным синей краской.

В дежурке скучный толстый капитан оформил мой приём, забрал всё, что у меня было в карманах (а у меня там и ничего не было), шнурки из кроссовок, и вот я уже снова шагаю по коридорам и переходам сизо к своему пристанищу на ближайшие недели и месяцы - камере сто тридцать четыре. Вот в этой-то камере я и узнал, что такое ад на земле.

Переход от роли мессии к роли заключённого был настолько быстр и шокирующ, что мой мозг до конца так и не мог это осознать, особенно, когда открылась дверь в 'преисподнюю' номер сто тридцать четыре и перед глазами предстал он, Ад: в камере, предназначенной для двадцати человек, находилось восемьдесят.

 До сих пор я не понимаю - зачем засовывать в тюрьму всех, без разбора? Ну ладно я - меня засунули туда специально, как бы попрессовать, не как бы - а точно попрессовать, но эти-то - мелкие мошенники, воришки, семейные дебоширы и пьяницы - им-то что там делать? Почему судебная система работает так, что эти люди, ещё не осужденные, должны месяцами находиться в диких условиях, фактически быть наказанными с недоказанной виной? Нет ответа у меня, и никогда не будет.

Это тесное помещение было заполнено клубами дыма, тут курили, и дыму некуда было уйти - он стоял у потолка тяжёлой полосой, во влажной жаре, как тыманные испарения каких-нибудь африканских или южноамериканских болот.

 В этом дыму лазили полуголые, мокрые от пота люди, с блестящими от лихорадки, жары и бессонницы глазами - мои будущие товарищи по несчастью - только вот товарищами их называть было совсем нельзя, это точно.

Моё появление в камере было воспринято никак - на меня почти не обратили внимания, хотя я ждал, что будут сейчас докапываться - хоть я и не вращался в кругах близких уголовным, но кино-то смотрел, а наши киношники любят смаковать всякие подробности из жизни зеков.

Стал лихорадочно вспоминать - как мне себя вести и громко поздоровался с камерой:

- Приветствую! Кто старший, с кем говорить?

С завешанных тряпками нар слез молодой парень с одутловатым лицом и протянул мне руку:

- Давай здороваться, что ли?