Блуждающие звезды

«Ты пишешь, дитя мое, что собираешься в гости ко мне в Голенешти. Знай же, моя дорогая доченька, что я жду не дождусь твоего приезда. Не то я бы уж давно продала дом. К чему мне, одинокому человеку, такой огромный дом, столько, не сглазить бы, комнат? Но если ты думаешь, что есть кому продать дом, то очень ошибаешься. Кому в Голенешти нужна этакая громадина со столькими, не сглазить бы, комнатами? Местечко, с позволения сказать, бедное, убогое, одни нищие, бедняк на бедняке, ни у кого нет и гроша за душой. У кого было хоть немного денег, тот давно уехал в Америку. Одна только надежда на зятя виноторговца Генеха. Новоиспеченный богач в Голенешти. Ему очень хочется купить дом, но он и виду не желает показать, что его интересует наш дом, боится выдать себя, чтобы я, сохрани боже, не запросила слишком дорого. А я тоже стараюсь и вида не показать, что собираюсь продать дом, чтобы у него не было охоты купить по дешевке. А пока что – дело на месте, ни туда, ни сюда. С нетерпением жду твоего приезда, дорогая доченька. И надеюсь, что ты порадуешь меня приличным женихом, – таким, какой тебе подобает, а не как тот, с позволения сказать, музыкант, – прости господи меня, грешную! Я, собственно, ничего против него не имею, боже избавь. Но дочери кантора Исроела он не пара, не ровня. Да пошлет ему господь суженую где-нибудь в другом месте, а тебе, надеюсь, он уж простит, что ты нарушила данное слово, хоть у нас это считается тяжким грехом.

А что ты пишешь насчет нашего Лейбла, сына богача Рафаловича, что он счастлив и знаменит, то меня это очень и очень радует, потому что остальным его братьям и сестрам ужасно не повезло. Развалилась вся семья. Всех детей рассеяло, развеяло по всему свету, и никто не знает, где кто живет и что с ним сталось. Один Аншл показывается кой-когда. Заходит, просит поддержать, и я ему помогаю, чем могу. Но дырявый мешок разве наполнишь? И помимо всего, он, должно быть, большой транжира, не умеет, видно, попридержать копейку. А вид у него, – поглядеть страшно! Всем врагам моим желаю такой доли. Подумать только, что пережила бы бедная Бейлка, – царствие ей небесное! – если бы она встала из гроба и посмотрела, что сталось с ее домом, с ее детьми, с мужем. Боже, на кого он стал похож! Совсем помешался, бедняга, валяется где-то не то в богадельне при синагоге, не то в больнице и ждет не дождется приезда милого зятюшки «Сосн-Весимхе», который изредка навещает тестя и всякий раз привозит фунтик чаю да головку сахару. Господи милосердный, до чего же дожил Беня Рафалович, – кассир стал его зятем и кормильцем. Временами он, «Сосн-Весимхе», заглядывает ко мне, сидит с утра до поздней ночи и все говорит, говорит, говорит, – слушать тошно, прости господи меня, грешную!

А их старая слепая бабушка, – поглядела бы ты на нее, – страх берет! А поди ж ты, все еще живет! Видно, владыка небесный просто забыл про нее. Подумать только, кого бог прибирает к себе, а кто остается жить. Как сказано в новогодней молитве: «Кому суждено жить, а кому – покоиться в земле». Разве не было бы в тысячу раз справедливее, если бы остался в живых твой отец, мир праху его, и жил бы здесь со мною вместе, чтобы мне не околачиваться одной-одинешеньке в стольких, не сглазить бы, комнатах. Но разве с богом поспоришь? Чего больше? Взять, скажем, музыканта Ехиела, – помнишь его? Совсем еще молодой человек. И что же! Лишь на прошлой неделе взял да и помер. Не так давно скончался и виноторговец Генех. Но того хоть не так жалко, – как-никак, человек уже старый, и к тому же богатый. Поглядела бы ты, какие похороны ему устроили! Точно бы скончался святой праведник. А спроси, за что, за какие такие услуги? Если, скажем, отцу твоему – царствие ему небесное! – устроили почетные похороны, – это вполне понятно. Но виноторговец Генех… что он за шишка такая? За что ему такая честь? Ежели он был богачом, так и после смерти к нему подлизываться надо? Но бог с ними, со всеми этими почестями! Я не завистница, а злословить, сохрани господь, тоже не хочу. Он, бедняга, оставил вдову и четверых детей, – правда, с изрядным капитальцем, с доходным делом, но сироты сиротами остаются. Отца у них уже не будет. Что земля прикрыла, то пропало. Стукнули лопатой, – и прости-прощай! Гораздо хуже бедной вдове музыканта, она осталась совсем на мели. Нечем день прожить. И вот собирают для нее вспомоществование. Я тоже дала, сколько могла, но сборщики еще поморщились, говорят, – мало. «Вы, – говорят они, – теперь у нас богачка, не сглазить бы. У вас, – говорят они, – такая дочь, не сглазить бы, и живете вы, не сглазить бы, в таком огромном доме, не сглазить бы, со столькими комнатами…» Поди расскажи им, что все это мне невтерпеж, – и дом с его громадными комнатами, и весь этот тарарам. Помог бы мне только всевышний, чтобы ты скорее уж приехала в добром здравии – дожить бы мне, господи, скорее до этого дня! – мы бы уж с тобой вместе порешили, что делать с домом, К чему мне этакая громадина? Что мне делать одной-одинешеньке в стольких, не сглазить бы, комнатах?

Думаешь, я одна так говорю? Все у нас так говорят. И все ждут не дождутся твоего приезда. Все Голенешти. Даже вдова Неха с ее милыми сестрицами (все еще не вышли замуж, – так им и надо!), даже она, когда встречается со мной, всегда спрашивает: «Скажите, милая Леенька, дай вам бог здоровья, когда же приедет, наконец, ваша Рейзл?» Бесстыжие глаза! Забыла уж, видать, как она меня осрамила в тот день, – да не повторится он никогда! – когда ты исчезла и меня таскали к приставу, да сотрется имя его с лица земли! (Он уж тоже давно отправился на тот свет, – туда ему и дорога!) И будь здорова, дитя мое, и пиши мне, правда ли, что ты опять собираешься в Америку. Мне эта твоя поездка не по душе. Страна, правда, сама по себе неплохая, и люди там тоже как люди, ничего дурного о них не скажешь. Но язык их мне ужасно не нравится. Если курица у них «чикен», кухня – «кичен», а резник – «реверент», то куда годится такая жизнь? Но приезжай, с божьей помощью, пораньше в Голенешти. Там уж мы поговорим обо всем подробно. А пока что все голенештинские шлют тебе привет, и Наум, сынок Хаим-Шаи, тот самый, что пишет это письмо, кланяется тебе особо.

Твоя мать, которая денно и нощно молит бога о тебе,

Лея Спивак».