Блуждающий огонёк

— Здорово же ты все знаешь!

— Так я ведь много лет занимаюсь этим искусством. Правда, не настолько преуспел, чтобы выставлять здесь свои произведения, однако и у меня есть шедевры. Не веришь — пойдем покажу, — сказал Цуру–сан.

Айда подумал, что лучше все–таки сохранять дерево в естественном виде, а не скручивать нарочно стволы и ветви, не создавать уродливые наросты. Хороша была японская ель с неуклюже растопыренными ветвями, три хиноки[19], стоявшие рядышком. Его привлекали пейзажи, нравилось, когда несколько одинаковых деревьев росли в горшке в виде рощицы. Кэйяки[20] в одном из горшков выглядели совсем как настоящая роща. Это была сама природа в миниатюре.

Поэтому, когда Цуру–сан спросил после осмотра, что Айда больше всего понравилось, тот сразу сказал:

— Пейзажи.

— Вот как! Я так и думал, — обрадовался Цуру–сан. — Я тоже люблю пейзажные бонсай. И выращиваю их неплохо. Хотелось бы показать тебе. Право слово, заходи как–нибудь ко мне. У меня много разных бонсай пейзажного стиля.

Цуру–сан вырвал листок из блокнота и нарисовал, как пройти от станции метро до его дома.

— В следующее воскресенье сможешь? — спросил он.

Предложение было неожиданным, и Айда растерялся, но потом вспомнил, что теперь ему уже не надо ехать в Фукагава и сидеть в саду, он совершенно свободен. Пока он осматривал бонсай вместе с Цуру–сан, он совсем забыл о том, что Миса бросила его и скрылась неизвестно куда.

VI

Неделю он провел в бездействии. Когда Миса жила в Фукагава, время обычно тянулось бесконечно долго. Теперь же неделя промелькнула незаметно, и как–то сразу наступило воскресенье. По установившейся привычке он вышел из дома, но идти было некуда. И он отправился к Цуру–сан.

Цуру–сан жил на одной из грязных улочек у плотины Аракава. Айда сразу нашел дом по плану, который оставил ему Цуру–сан. Дом находился в глубине переулка и был меньше, чем он ожидал увидеть. Он вошел во двор, и глаза его округлились от удивления — на полках теснилось множество горшочков с карликовыми деревьями. Он и не думал, что Цурусан может быть обладателем такой коллекции.

Цуру–сан специально для него расставил все пейзажные бонсай на одной полке. И тут же показал их. Один из пейзажей особенно поразил Айда. В плоском, похожем на глубокое блюдо горшке овальной формы земля была насыпана в виде невысокого холма, с одной стороны он был повыше, с другой пониже. Холм зарос мхом, изображавшим траву, и среди этого мха торчало около двадцати деревцев — точь–в–точь как на южной окраине дубовой рощи в его родной деревне. Айда застыл от изумления, увидев этот пейзаж.

— Ну как? Понравилось что–нибудь? — спросил Цуру–сан.

Айда молча показал пальцем на кусочек своей родины в миниатюре.

— А-а, дубки, — сказал Цуру–сан. — Неплохая вещь. Но и ели хороши, не правда ли?

Но Айда не хотелось больше глядеть ни на что другое, кроме дубовой рощицы. Он не мог отойти от нее — так поразительно она походила на южную окраину его родной дубовой рощи.

Глаза его наполнились слезами. Мысленно он был теперь на родине.

— Что с тобой? — Цуру–сан хлопнул его по плечу, и Айда сразу же вернулся на токийскую улицу. Цуру–сан заглянул ему в лицо. Айда отвернулся, вытер глаза и смущенно почесал в затылке.

— Совсем как в моей деревне. У нас в деревне точно такая же роща. Мы там часто играли.

— Можешь взять, если уж так понравилось. Не насовсем, конечно, а на время. Впрочем, могу и вовсе отдать, но ухаживать хлопотно. А так налюбуешься вволю и принесешь, когда надоест. Будешь два раза в день поливать. Справишься, я думаю.

Айда кивнул. Неожиданно для себя он получил дорогой подарок. Привез его домой на такси, хотя редко брал такси, когда был без Миса.

В тот вечер он поставил горшок у изголовья постели и, лежа на животе, стал любоваться миниатюрным пейзажем. Не заметил, как и заснул. С тех пор, вернувшись с работы, он ложился у горшка и допоздна глядел на деревца.

Бонсай был как бы родником овальной формы, вызывавшим воспоминания о родине. Когда он всматривался в него, воспоминания так и били ключом, словно вода из родника.

Разглядывание миниатюрной рощицы стало его любимым занятием.

Он воображал, что мох — это трава на склоне холма, а он, Айда, совсем еще маленький, лежит на траве. Глаза его закрыты, руки под головой, и сам он величиной с половину спички. Дубовая рощица растет и увеличивается, и вот она уже поглотила его. Слышен шелест ветра в верхушках деревьев, шум реки, голоса птиц. Вдалеке стучит молотилка, гудит колокол в храме… Он медленно открывает глаза и смотрит вверх. В голубом, ясном небе переплетаются, как ячейки сети, верхушки дубов, скинувших листья. Он встает и идет по тропинке в глубь рощи…

Однажды, когда он лежал так с закрытыми глазами, его вдруг окликнул женский голос:

— Ко–тян!

Он поднял голову. Из–за дерева поодаль выглядывало румяное, дышащее молодостью лицо Миса.

— Это ты? Ты где пряталась? — удивленно спросил он, хотел вскочить на ноги и очнулся.