Блуждающий в темноте

Сбило его с пути много лет назад и завело в дебри. Для таких, как Мартин Вик, не было дороги назад, к людям. Если верить ему, он не имел понятия, как получилось, что он окончательно заплутал в жизни и оказался привязанным к больничной койке. И как вообще сюда попал.

Это если верить.

Несмотря на внутренний блеск, глаза его были безжизненными, черными, двигались медленно. Иногда он спал с широко открытыми глазами. Зрачки сливались с радужкой, так что не поймешь, куда он смотрит: то ли перед собой, то ли прямо на тебя. Иногда казалось, что ни туда и ни сюда, а иногда — что сразу всюду. А когда его взгляд останавливался на моем лице, появлялось ощущение, что за мной наблюдает скрытая камера и некто в голове Вика медленно, кадр за кадром, просматривает запись в поисках уязвимого места.

Моя работа заключалась в том, чтобы сидеть возле него по десять часов кряду на случай, если он что-нибудь скажет или сделает, и записывать каждое движение. Иногда он молчал все дежурство. Так молчат, когда пытаются не выдать какую-то тайну, — будто сжимаешь в кармане мелочь, идя по неблагополучному району. Вот он и старался не звякнуть, чтобы унести секреты с собой в могилу.

На самом деле он просто выжидал.

Примерно через час я краем глаза уловил какое-то движение и оторвался от книжки. Вик потянулся за блокнотом. Взял ручку и, скривившись оттого, что ремень удерживает руку, что-то написал. Почерк у него был мельчайший, и если бы я не читал расшифровку его признания с едва заметной подписью на каждой странице, то подумал бы, что головоломные записки нужны лишь для того, чтобы сдернуть меня с места.

— Не вставай, я подойду, — пошутил я, закладывая страницу в книге.

В свете больничных ламп лицо Мартина Вика казалось совсем белым. «Белее спермы Гитлера», по выражению Сатти. Результат двенадцати лет непрерывного курения в тюрьме особо строгого режима и последовавшего за этим диагноза «рак легких». Лицо Вика напоминало лоскут старой ветоши, а кожа стала тоньше древнего пергамента. Под ней скрывалось нечто вовсе неприглядное. Одно легкое ему удалили, а второе было пронизано узлами опухоли — очевидно, потому, что до заключения в «Стренджуэйз» он работал в шарашке по удалению асбеста.

Вик заканчивал писать, а я смотрел на кардиомонитор. Остроконечные пики и впадины на экране напоминали полиграмму с результатами проваленной проверки на детекторе лжи. Наконец Вик бессильно уронил ручку на кровать. От блокнота меня слегка ударило током. Постель странным образом электризовалась от любого движения Вика, будто по его телу циркулировала опасная энергия, а не просто дурные флюиды. Меня не покидало ощущение, что он каждый раз пытается передать ее мне.

В блокноте было очень мелко и без отрыва написано «Сати». Я бросил его на одеяло, чтобы не касаться Вика, и направился к двери. Я сменил на посту Сатти — моего начальника — всего час назад, но указания были четкими. Пока Вик не освободит палату навсегда, он получает все, что просит.

— Надеюсь, у тебя действительно есть что ему сказать, Мартин, — пробормотал я, открывая дверь.

— Какая разница?

Я обернулся. Более чем за месяц Мартин Вик ни разу со мной толком не заговорил. Он ухитрился сдвинуть кислородную маску; блестящие черные глаза смотрели то ли в потолок, то ли прямо на меня. Может, ни туда и ни сюда, а может — сразу всюду.

Он покашлял, прочищая единственное легкое, потом произнес натужным шепотом:

— Пусти свою жизнь под откос, сынок… Все зазря…

Я поглядел на его лицо, покрывшееся испариной от усилий, потом кивнул и вышел. По пути к посту охраны невольно вытер ладони о брюки, думая про заразные искры и гадая, не почудились ли мне слова.

Уже много недель мне казалось, что я и не сплю, и не бодрствую. Всякий раз, заступая на дежурство, я будто впадал в анабиоз или во временное помешательство. Так что когда свет снова погас, я продолжал идти по стенке. Охранник обернулся, ослепив меня светом фонарика, пристегнутого к винтовке «Хеклер и Кох», но я не испугался. Как был, так и остался беспомощным, блуждающим в темноте.

2

Видеозапись ареста Мартина Вика я видел всего один раз, несколько лет назад, но она произвела на меня сильное впечатление. Все произошло ранним утром, примерно за час до рассвета. Сначала полная темнота, потом дверь вокзала закрылась, и на фоне серого фасада обозначился силуэт Вика.

Голова и плечи поникли, как у тряпичной куклы. Он вышел на свет, подволакивая ногу. Вся одежда казалась черной, и даже при плохом качестве записи стало видно, что пуговицы куртки застегнуты криво, из-за чего она сидела мешком и сбилась на одно плечо. Дерганой походкой Вик прошел по безлюдному залу к пустой билетной кассе.

Зернистое изображение с камеры за кассой соответствовало ситуации. Вика будто окружало облако статического электричества, дымка, размывающая силуэт по краям. Затем он вышел под грязновато-желтый свет ламп и полностью очутился в кадре. Воротник рубашки загнут, один рукав куртки засучен, другой вытянут, штанины перекручены — швы криво тянутся по ногам.

И вроде бы на нем был только один ботинок.