Бобби фишер идет на войну

Тем не менее это не походило на встречу героя, ожидавшую его в случае победы. Агентство «Associated Press» охарактеризовало обращение с ним в аэропорту словом «анти-VIP». Спасский выстоял длинную очередь к паспортному контролю, толпился за своими сумками, заполнял таможенную декларацию. На выходе их ждал старенький сине-голубой автобус, а не лимузин «Чайка». Лариса жевала жвачку: «грязная привычка», которую она выучила «там», заметил кто-то. Автобус останавливался на всех светофорах; вернись Спасский победителем, он бы пролетел всю дорогу без остановки, как Брежнев.

Однако нападки не замедлили появиться. Ботвинник позже высказал мнение, что Спасский проиграл, поскольку переоценивал свои силы. Бывший чемпион мира Василий Смыслов сурово критиковал Спасского. В творческом плане, говорил он, Спасский отправился на матч полностью опустошённым. И добавлял, что каждый из игроков привез домой то, о чем думал: Фишер — титул и деньги, Спасский — только деньги. Геллер свою точку зрения изложил лично Ивонину: Спасский любит себя, и этот проигрыш преподнёс ему большой урок; он недооценил необходимость подготовки и мало играл, да к тому же оставался идеалистом, «таявшим» при разговорах с Фишером. Спасский был «очень мягок со своими врагами и очень резок по отношению к тем, кто пытался ему помочь».

Всё это послужило лишь прологом к официальному разбирательству, которое состоялось 27 декабря 1972 года в Спорткомитете под председательством Ивонина. Помимо Спасского, Геллера и Крогиуса за стол село высшее шахматное начальство из пятнадцати человек. В их числе пять гроссмейстеров, двое из которых — бывшие чемпионы мира, а также руководство Шахматной федерации СССР. Их дискуссия была застенографирована.

Цель встречи — будущее, заявил Ивонин с места: «Мы должны составить план по возвращению титула в нашу советскую семью». Однако, открывая дискуссию (как официальный член команды), Геллер, не теряя времени, прямиком перешёл к личности Спасского, обвинив того во всех грехах. Он ссылался на «принятое единолично» решение играть в закрытой комнате, постоянное и необъяснимое уклонение от согласованной тактики и непостижимые ошибки. Наиболее серьёзное обвинение относилось к провалу в психологической подготовке:

Мы не могли изменить мнение Спасского о личных качествах Фишера. Он полагал, что Фишер будет играть честно. Возможно, такое видение Спасским капиталистического спорта сыграло важную роль в его согласии на игру в закрытой комнате. Он наивно верил в честность Запада.

Геллер задал общий тон, хотя в своей короткой речи Крогиус сформулировал более позитивное мнение: проигрыш Спасского связан с тем, что он относился к людям лучше, чем те того заслуживали. Он относился к Фишеру как к товарищу и несчастному гению, а не как к хитрому врагу.

Настала очередь Спасского защищать себя. Следуя традиции оправдательных речей, он отводил от себя прямую вину, но признавал человеческую — по существу, простительную слабость. Он жаловался, что, поскольку им не выделили организатора, энергия команды рассеивалась на мелкие повседневные трудности. «Проработка технических деталей» до Рейкьявика не была удовлетворительной — подкоп под Геллера и Крогиуса. Но основной проблемой оказалось то, что он был слабым психологом и «это привело к серии ошибок», — иными словами, он подтверждал, что оказался слишком доверчив:

Я знал Фишера как шахматиста, но, возможно, идеализировал его как человека. Уход Бондаревского был сильным ударом. Без него пришлось тяжело. Большой минус — включаться в посторонние проблемы, если вы недостаточно хорошо в них разбираетесь. Бондаревский ограждал меня от таких проблем. Бессонные ночи... из-за сделанных нами ошибок были невероятно разрушительными. Мне кажется, надо было послушать совета моих товарищей, чтобы Виктор Давыдович [Батуринский] был на время отстранён от матча.