Бобби фишер идет на войну

Как и предсказывали эксперты, на следующий день Фишер быстро сдался; он боролся лишь 16 ходов. Другой игрок в подобной ситуации не стал бы заходить так далеко. Геллер заметил, что если Фишер такой мелочный — не сдается при очевидном проигрыше, — то он не столь силен, как представляется. Советская команда не смогла понять характер американца: он никогда не сдастся, пока есть хотя бы слабый проблеск надежды.

Спасский не обманывался своей победой, назвав промах Фишера «подарком Спорткомитету». Когда они с Фишером расходились на перерыв, Фишер попрощался с ним по-русски: «До завтра». Русский увидел в этом признак устойчивости американца: предстояла битва, и всё это было просто мелкой стычкой перед грядущей войной.

Придя на доигрывание отложенной первой партии, Фишер казался довольным. Но после 35 минут и трёх ходов он откинулся на спинку кресла и увидел единственную оставшуюся кинокамеру. Разъярённый, он слетел со сцены в поисках главного арбитра. Шмид, возмущался он, брызгая слюной в лицо арбитра, врал, сказав, что камеры убрали. Пока камеру не уберут, он играть не будет. Сломленный горячностью претендента, Шмид уступил, приказав убрать камеру. Камеры, операторы и продюсер Честер Фокс превратились в объект особенно яростных нападок американца.

Фокс уже стал непопулярной личностью, с которой никто не хотел иметь дела. Исландские операторы не считали его профессионалом, а сам подход расценивали как нелепый, поскольку он тратил километры плёнки на статичную сцену, тогда как действия — а значит, доходы — развёртывались вне игрового зала (вполне традиционно для операторов принижать режиссёра как смехотворного невежу, растрачивающего их талант и время на глупости). Играли роль и культурные барьеры. Фокс был ньюйоркец до мозга костей. Исландский оператор Гиссли Гестссон, которому был тогда тридцать один год, предоставлял американцу команду, оборудование и был настроен против него:

Он был странной личностью — типичный нью-йоркский еврей. Я ему не доверял, потому что скоро понял: обещает он больше, чем может сделать. Фокс был чересчур шумным, и у него с коллегами было какое-то странное мнение об Исландии. Они жаловались, что всё здесь слишком примитивное. Наверное, они думали, что найдут здесь второй Манхэттен.

Исландец мало сочувствовал проблемам Фокса с кинокамерами:

Он утверждал, что у него нет обещанного доступа, но у него был доступ к другим вещам, которые тоже могли принести хороший доход. На тот момент это было самое значительное событие в мире. Думаю, его потери в игровом зале можно было компенсировать наружными съёмками.

На самом деле Фокс был прав. Если вырезать длинноты, фильм, состоящий из одних лишь ходов, мог бы продаваться до сих пор. Гестссон находился под ужасным давлением, и это в известной степени объясняет его неприятие Фокса. Исландская киноиндустрия была очень мала, и оператор зарабатывай себе на жизнь, сотрудничая с двумя самыми большими британскими киноагентствами. Они требовали, чтобы Гестссон снимал матч для них, но в результате исландец лишил своих обычных заказчиков доступа и зап.

Исландская шахматная федерация столкнулась с дилеммой. Она заключила с Фоксом контракт, но теперь он находился в конфликте с представителями Фишера, теми самыми людьми, которые ранее его рекомендовали. Тораринссон вспоминает, что. хотя американцы сами настаивали на передаче эксклюзивных прав Фоксу, «когда начались проблемы, они пришли и сказали: "Вы должны разорвать контракт с Честером Фоксом". На что я ответил: "У нас в Исландии так не делается. Здесь, если мы договариваемся, то следуем договору"».

Как и Гестссон. Тораринссон был поражён «еврейством» ньюйоркца (количество евреев в Исландии ничтожно: в прошлом периодически появлялись торговцы и купцы, и исландское слово, обозначающее евреев, gyoingur, означаю «хитрый» или «коварный»). «Фокс был евреем, и вокруг него тоже были евреи, — замечает Тораринссон. — Он казался простым парнем, но никто его не поддерживал, и в результате он остался один». В битве между Фишером и Фоксом предпочтение отдавалось тому решению, при котором матч продолжался.