Бобо в раю. Откуда берется новая элита

Представители верхушки американского среднего класса предпочитают нравственность «скромную, непритязательную, тихую и недекларативную. Не пытаясь изменить мир, они стараются делать его лучше там, где это возможно», – заключает Вульф. Это означает, что представители верхушки среднего класса воспринимают нравственность как дело сугубо личное. Их заботит нравственность взаимоотношений с близкими, но не установление правил морали для всего человечества. И советы, касающиеся вопросов нравственности, они дают с большой осторожностью. Они «разуверились в возможности найти вневременное этическое учение, а если б случайно и нашли, то вряд ли захотели возвести его принципы в непререкаемый закон». Имея возможность черпать нравственные образцы из множества источников – от Библии до кинофильмов, – они устанавливают собственные подвижные ориентиры. Они различают, где верх, где низ, но всегда готовы подкорректировать собственные этические представления в зависимости от ситуации. Столкнувшись с неизбежным конфликтом разных этических установок, они стараются размыть, ослабить и ту и другую: «Можно сказать, что амбивалентность – или, если угодно, неразбериха – является стандартным морально-этическим состоянием американского среднего класса; поскольку все позиции равны, люди просто не могут остановиться на чем-то конкретном». Иными словами это та нравственность, что не пытается проповедовать с высоких позиций божественного откровения или достичь высот романтического поиска вечных истин. Ей вполне достаточно мирного оазиса нижнего порядка с его выполнимыми задачами. Адепты этой нравственности идут по пути наименьшего сопротивления.

Давайте попробуем взвесить все сильные и слабые стороны духовности бобо. Это больше похоже на манеру поведения, чем на веру. Моралисты из бобо далеки от подвигов, зато ответственны. Они предпочитают знакомое неизвестному, конкретное абстрактному, умеренное пылкому, цивилизованность и сдержанность конфликтам и треволнениям. Им нравятся утешительные религиозные ритуалы, но непоколебимые нравственные законы им не близки. Им нравится участвовать в духовных начинаниях, но они сторонятся религиозного энтузиазма и крестовых походов за нравственность. Они с удовольствием впитывают глубокие сентенции, особенно если они универсальные, и обожают теологические дискуссии, если в них больше славословий, нежели нападок. Они способны не реагировать и принимать как данность то, что не касается их напрямую.

Они терпимо относятся к экспериментам, при условии соблюдения безопасности и умеренности. Их оскорбляет такая явная несправедливость, как жестокость или расовые предрассудки, а вот ложь и прочие грехи, не причиняющие очевидного вреда ближнему, оставляют их равнодушными. Они ценят добрые намерения и готовы терпеть многое от людей в целом добросердечных. Их цель не святость, но пристойность, не геройское величие, но прозаическая добропорядочность, не глубокие прозрения, но объективность. Коротко говоря, они предпочитают мораль, которая не ведет к новому миру, но защищает существующее положение вещей там, где оно пристойно, и аккуратно пытается улучшить то, что требует улучшения. Такая мораль подходит для построения приличного общества, но не годится для тех, кого интересует то, что находится за пределами нашего существования, к примеру жизнь вечная.

Рай для бобо

Сложно даже представить, что при такой умеренной малогабаритной нравственности будет с нашим братом бобо, когда настанет конец света. Каким будет Судный день, когда Бог образованного класса отделит спасенных – тех, кто сдавал газеты в макулатуру, – от проклятых, то есть тех, кто не сдавал. Умеренная и непритязательная нравственность бобо плохо сочетается с непереносимыми ужасами ада. Впрочем, с окончательностью и совершенством рая она тоже сочетается не важно. Может, вместо Судного дня будет Дискуссионный?

Или, может, как в фильме Робина Уильямса «Куда приводят мечты», Монтана действительно больше всего похожа на рай? Может, наш рай совсем не так далек от действительности? В конце концов, духовный заряд мы получаем от вполне осязаемых вещей, выразительных предметов и мест с особой атмосферой. Возможно, если б в наше сознание был встроен соответствующий нравственный закон, то и в мире сверхъестественного мы бы чувствовали себя как дома. Но поскольку наша вера в загробную жизнь слаба, то и духовные прозрения мы стараемся испытать, все еще пребывая в физической реальности. Мы склонны прозревать великие истины в деталях – в чуде древесного листа или форме детского ушка, – нежели в божественных откровениях. Мы ищем и обретаем мир в тиши природы, так, может, второй дом на живописном склоне и есть наш рай? Может быть, наш рай – это эманация реальности?