Бобо

— А суммы не назвал наш праотец Авраам? — поинтересовался Евгений Дмитриевич осторожно.

— И-и-и-и-и, милый, он и курса-то нынешнего не знает, откуда ему, праведному, — махнул рукой Кузьма.

— Значит, промеж собою договоримся? — выдохнул Евгений Дмитриевич с некоторым облегчением.

— Вы не поверите, — сказал Кузьма, — но не о деньгах речь.

Евгений Дмитриевич в большой тревоге замолчал.

— Есть у нас, — сказал Кузьма, — дар бесценный, царский: двадцать три слоновьих сапога. От себя отрываем по велению святого праотца нашего, слоника царского сирым-босым оставляем, а что делать? На то воля Божия. Только об одном отец Сергий просит: соберите нам, пока мы обедаем, людей, двадцать три человечка, и отец Сергий каждому по освященному сапожку вручит. Хорошие сапожки, что в них ни поставь, что ни положи — все сразу богоугодное становится. Ну и вы, Евгений Дмитриевич, разумеется, первый в списке.

Евгений Дмитриевич смотрел на Кузьму рыбьим взглядом. Квадратов смотрел мимо, время от времени обращая взгляд к небу, и что-то тихо шептал. Наконец в глазах Евгения Дмитриевича появилось некоторое понимание.

— Вот уж счастье на нас снизошло так снизошло, — сказал он с большим уважением, — а на меня так в первую очередь. Благодарю вас, отец Сергий, век не забуду, — и, поклонившись в пояс Квадратову, вновь перекрестился. — Только такой момент высокодуховный увековечить, мне кажется, надо. Камеры нужны, газетчиков позовем, на всю Россиюшку наше, как вы выразиться изволили, селение прославим…

— Но-но-но-но, — сказал Кузьма. — Отец Сергий у нас человек скромный, Божий, можно сказать, человек: он может такое и грехом гордыни счесть.

— Могу, — внезапно с большой поспешностью сказал Квадратов.

— Понимаю, — тут же ответил Евгений Дмитриевич и в подтверждение своих слов зачем-то встал по стойке смирно и щелкнул каблуками остроносых лаковых туфель. — Все понимаю. А только чтобы в тишине такое великое благословение удержать, надо, конечно, ресурсы приложить…

— Приложим, — заверил его Кузьма, — непременно приложим! Но это мы с вами, Евгений Дмитриевич, потом особо после обеда обсудим, негоже такими вещами святого отца утруждать.

— И негоже, и не вовремя! — тут же откликнулся расплывшийся в улыбке Евгений Дмитриевич и, коснувшись плеча Кузьмы, широким жестом указал на дверь Дома культуры. — Ну, просим, просим, поесть теперь самое время. — И добавил, наклонившись к Кузьме поближе и понижая голос: — Только вот что, насчет стерлядок, Кузьма Владимирович… Я уж думал-думал…

— Неужели не подадут? — в ужасе отшатнулся Кузьма, прижимая руку к сердцу.

— И что вы! — замахал руками Евгений Дмитриевич. — Подадут, обязательно подадут! Но только это… От греха подальше… Маленьких.

И Кузьма, разделяя опасения государственного человека, крепко, с пониманием пожал ему руку, и тут вдруг что-то забибикало так громко, что я едва не подскочил, и все обернулись на Зорина, а Зорин стоял, криво улыбаясь, и смотрел на Кузьму, как Господь на дьявола, наверное, смотрит.

— Ну? — сказал Кузьма, и Зорин повернул к нам экран пейджера, и только одно слово было там: «Жду».

Глава 22. Ульяновск