Бобо

— Женя, вы как?

— Пить, — прошептали изнутри.

Толгат оглянулся. Зорин, вновь усевшись на козлы, пытался сдвинуть лошадок с места. Толгат кивнул. Тогда Кузьма подал стоящему позади меня Квадратову знак, и тот, достав из рюкзака маленькую бутылку с водой, перекинул ему. Кузьма медленно-медленно стал приоткрывать дверцу клети, и та страшно заскрипела. Сердце мое ушло в желудок, и я зажмурился от ужаса. Кузьма протиснул в зазор бутылочку, захлопнул чертову дверцу, и вдруг над ухом моим разъяренный голос произнес:

— Что происходит?! Откройте клеть.

— Зорин, не ори, голова раскалывается, — сказал Кузьма устало.

— Откройте клеть, или я ее сам открою, — сказал Зорин угрожающе.

— Все-то тебе, Зорин, знать надо, — грустно сказал Кузьма. — Не хочешь ты, Зорин, отдохнуть, полюбоваться пей…

И тут в руках у Зорина что-то блеснуло.

— Откройте клеть, — сказал Зорин, наставляя на дверцу пистолет. — Я начальник охраны этой экспедиции, и любого не согласованного со мной постороннего я считаю угрозой безопасности Российского государства.

— Зорин, ты оху… — начал Кузьма, но тут дверь клети со страшным скрипом распахнулась.

Зорин, продолжая держать перед собой пистолет, заглянул внутрь, а потом медленно отступил и вернул пистолет в кобуру. Женя вылезла из клети и спрыгнула на землю, и Зорин тут же взял ее жестко за предплечье, и она, не сопротивляясь, опустила патлатую голову.

— Нет, — сказал Зорин печально, — нет. Это ты, Кузьма, охуел. Живи дальше как хочешь, а только я умываю руки. С мнениями твоими я мог спорить, а вот преступлениям твоим я не соучастник. Про письмо не заботься — я доставлю. Хотя тебе, наверное, наплевать.

С этими словами Зорин, таща за собой Женю, подошел к подводе, порылся в ней, достал свой баул, взвалил его на плечо и зашагал обратно в сторону Самары.

— Отец Сергий, вы лошадьми править умеете? — спросил Кузьма.

Глава 25. Нефтегорск

Я должен умереть.

Я убить его не могу и служить ему не могу.

Все могло бы быть просто: я мог бы перестать есть сейчас, прямо сейчас, но они немедленно все поймут и будут мучиться, убеждать, уговаривать, и я не выдержу этого. Нет, потом, уже там. Но как же Толгат? Ведь на него повесят смерть мою — что он плохо ходил за мной, что он не смог заставить меня есть, что… Господи, Господи, наставь меня на путь Твой, и буду ходить в истине Твоей! Господи, Господи, Господи!..

Подвода наша теперь была совсем легка, лошадки бежали лесом довольно резво, резво шел и я — не видя дороги, не чувствуя ничего, не понимая, что происходит вокруг. В Просвете, поев шашлыков в маленькой придорожной шашлычной, Толгат попросил у хозяев шланг и горячей водой помыл меня хорошенько. На холоде от меня шел пар, и все время, пока тер он меня купленной тут же автомобильной губкой и намыливал остатками любимого моего шампуня с розовым ароматом, я рыдал, рыдал до дрожи — я оплакивал свою невинность, я полагаю, оплакивал розовые сопли свои. А когда последние капли упали из шланга, увидел я слезы на глазах Толгата, и думаю, что сердце мое только чудом тогда не разорвалось.