Бочаров ручей (СИ)

Довольно скоро наступил момент, когда мне стало безразлично, что происходит за стеной, и я вновь потерял интерес к картинкам теленовостей. Встречаются, обсуждают, проносятся над головой и мимо моих ног – то ли работают, то ли отдыхают, то ли занимаются мировыми делами, то ли частными и личными – мне не понять. Да и не только мне. Они и сами вряд ли знают, где граница между амбициями человека и «делом государственной важности», как говорил Понтий Пилат, когда приказывал всем удалиться, чтобы потолковать с Иешуа наедине о нестерпимой боли в лобной части головы.

Если после этих встреч прекратится хотя бы одна война на планете, я буду считать, что за стеной не зря едят филе морского черта с соусом. Это блюдо такое, которое подают важным гостям на пикниках у ручья.

Время идет, ручей бежит, вооруженные конфликты продолжаются. Не меняется вообще ничего. Читаю Льва Толстого: те же прокуроры с «выражением преданности» в лицах, те же судьи, что думают о вкусном ужине, отправляя на каторгу невиновного человека, те же священники, что делают «именно всё то многоглаголание и кощунственное волхование», что запретил Учитель, те же прихожане на богослужениях со «смешанными чувствами благоговения и скуки» в душе.

Авторитет Толстого был огромен, этакий отдельный материк в российском океане, такого не спрячешь за экстремистские высказывания, он говорил и писал свободно. И что? В оконцовке своей жизни призвал не сопротивляться злу насилием. Послушали? Некоторые умные люди надели толстовки, пробовали сено косить и коров доить. А другие, впечатлившись его ранними обличительными статьями, зарядили пистолеты и пошли косить губернаторов и министров. А третьи приняли решение «смести и уничтожить» государство целиком. Сословную элиту, бюрократов, генералов, всех, кого критиковал Толстой, - в топку.

И эти третьи, которых никто не принимал всерьез, вот именно они то и смогли добиться своей цели.

Но всё вернулось на круги своя. Государство, развратную и тупоголовую личину которого изобразил Толстой, государство, мерзкий образ которого вождь пролетариата Ленин назвал «зеркалом русской революции», это государство через сто лет воскресло. Трон, власть, князь Нехлюдов и «князь» Шувалов, купцы, банкиры, бюрократы, судьи, – все герои его статей снова в сборе и на своих местах.

Лев Николаевич, пожалуйте к своему секретеру, обмакните перо в чернильницу, и объясните, каким макаром произошло сие «Воскресение». Если хотите, научим Вас стучать по клавиатуре, это не сложнее, чем идти с плугом по пашне.

Был смысл неистово обличать пороки?

Какая сущность в человеке укрепилась за сто лет, духовная или животная?

Растет у личности в борьбе с государственным насилием чувство любви и сострадания ближним?

Что там у вас, на складе, говорят по теме, как жить дальше?

Здесь у ручья, когда верхушки кипарисов проплывают под созвездием Ориона, и в долине так тихо, будто жизни не существовало, а люди все переселились в мир иной, и я – последний, кто остался, мне хотелось знать, зачем мы были, для чего трудились, на что потратили свой срок? На войны, на дележ добычи, захват земель и покорение тех, кто нас слабее. Еще на что? Немножко музицировали, сочинили несколько псалмов, нарисовали десятка два смешных фигур на скалах и картинах, а всё остальное время кривлялись в плясках до и после грабежей.

Любить – любили, но редко и урывками, в недолгих промежутках между набегом на чужих или чужих на нас.

В пространстве мироздания мы оказались лишними, и в здание мира нам запретили вход. Нам отвечают: обращайтесь, и оставляют у порога с номерком под куполом, откуда можно в колокольчик позвонить.

Начальник здесь, Начальник очень близко, Он у веранды, в шаге от ручья. Нет той стены, что помешает мне Его увидеть. Готов я к встрече? Признаюсь честно: не готов. Я не подвижник веры, хотя хожу в заплатках, как преподобный Сергий. В борьбе с грехом я не был стоек и не заслужил чертогов ангельских у небесного ручья. В лучшем случае, что мне Там подадут, - филе морского черта с соусом. Хотя, не факт.

Господь бывает милосердным поутру. В час предрассветный он забирает многих, но никому не мстит.

Кстати, о мщении.

«Свободный народ не мстит, - это голая историческая правда» - писал Василий Блюхер в 1922 году перед решающим сражением «волочаевских дней» белому генералу Молчанову, предлагая тому добровольно сдаться, чтобы не укладывать «русские страдальческие кости под мостовую наемных кондотьеров иностранного капитала».

Здесь, у ручья, «красный полководец», которому шестнадцатый съезд коммунистов рукоплескал стоя, познал свою ошибку в формулировке обнаженной правды. Свободный народ не мстит, потому что: «а» - такого народа нет. Вождь и свобода понятия несовместные. Вождь и диктатура – это да, это одна тема. Как тогда, так и сейчас. Уж если лидер нации сравнил себя с рабом, что уж говорить о свободе самой нации; «б» - любой народ не мстит, мстят его представители на вершине власти.