Бодание вороха (СИ)

  - Вот, лежу, смотрю в небо, думаю, не пришло ли время спросить: когда мне премию дадут, я передовик, даю самый большой привес, а меня не награждают даже курортной путёвкой, испортилось начальство, не замечают важные достижения простых людей.

  Рядом лениво валяется слабый в работе Лёча, у него все старания в мозги ушли, утверждает: ума у него столько - продавать может. Все родственники так ему и говорят: "откуда у тебя Лёча столько ума, всем раздаёшь, и тебе остаётся". Голова у него действительно огромная. Глаза не в состоянии сосредоточиться, они как у рогатого скота, выпученные и большие, наполненные мутной пустотой; взгляд расплывчатый, серый, зрачки не видны - бросают наружу мутные пятна и сырые коврижки.

   Падают сплошь сухие огрызки в вылизанные доски яслей, по всему загону торчащие колья выискивают четвероногие, чешут шеи, морды и рога. Сполна скудным умом пользуются бычки и тёлки.

  Одетому в зелёной силосной спецовке Якушкову, надоело перекатываться, ворочается, сел расставил согнутые колени в разные пустоты, ладонь над веками приложил, высматривает вагон с рубленными кукурузными стеблями, зрение у него неважное, и голос, словно газету сухую съел:

  - Смотрю на каждый божий день, народ издалека изучаю, а я теля чёрной коровы, рождён в минуту раскатистой молнии и сильного грома, ведаю, что мне знать надо, точно народ не тот пошёл. Слишком много бездельников, никто работать не хочет, все как Тарлак в начальники рядятся, поют, танцуют, кабинеты нетронутыми сочинениями зауживают, трудом нашим бесплатно пользуются. Я советской властью открыто недоволен. И буду недоволен, если меня поверх зелёного пограничного картуза гладить станут. Сплошной концерт - и всех корми, мы на них работай, они себе попивают, закусывают, поют, и нашим торгуют. А ты ко мне приди, я тебе вилы дам, тебя дармоеда заставлю загон чистить, из навоза коровяк добывать научу, так запоёшь, что бычки и тёлки заслушаются. Надо чтобы мы, скотники и телятники, государством руководили! Иначе зачахнет без говядины население. Слишком принижены, чтобы неотличимую сторону тянули.

  - Пусть ко мне тоже придут, - поддержал Степаныч, - я вдобавок, научу их волынку тянуть, в "мельницу" опережать научу.

  - Приходил председатель в прошлый год, сразу, когда назначили. Пенсионер милицейский - моложе моего зятя. Руки: сожмёт камень - вода польётся; даже в телятник не зашёл, морщится, чувствую, смрад ему не нравится. Начальство сверху наступает, глумятся над нами, а мы одни в самом низу. Вряд ли передовое сознание их исправит. Подменили наш октябрь.

  - В том-то и дело что уже октябрь, скоро дожди мелкие затяжные пойдут, не успеет Карасели всё с полей вывезти, - переживает упрямый, изработаный, гладкий лицом Кацан, - может и овце частной какой-то подбор будет, зерно, уроненное от колхоза - домашнему скоту прикорм. Не вилы, а скребницу в руках держит, икры ног чешет, колючки, приставшие к пропитанному навозом комбинезону, удаляет. Хочет наскрести побольше важных знаний, какие у других не водятся. Такое скажет, что никому непонятно, похоже, умнее Лёчи. Имеет суждения громадные, всегда излишествующие, какие-то острые, непонятно откуда выныривают, утверждает что: "Важные народы распространяются словно угощение: одни - каша сваренная из чистого булгура, другие - масло в ступе взбитое, по отдельности вкус не вполне слаженный, смешаешь - не испортишь обед". Говорит: "Главный вопрос по жизни - только отбор, и ничего другого. Из миллиона озимых семян, что брошены в взбороненный гектар, случайно отнимешь одно зерно, а вдруг именно это семя самый весомый колос даст. Беречь людей надо".

  Осенний прикорм довесок твёрдый и сытый, делят свал так же, как всякую зелёную массу. Как привыкли, делят. Раскидывают по числу откормочных групп, восемь ровных куп городят. Дед Степан и Генка норовисто скучивают осенний прикорм, незаметно одну копну малую с шумом шевелят; две, покореженными початками уплотняют, бьют вилами копна. Все телятники, равно работают, старый и молодой больше всех стараются. Лёча уткнул лоб в держак вилы, большим умом озабочен. Ложится Генка вниз головой, глаза в фуражку прячет. Степаныч вилы разрозненно в каждый ворох втыкает, кашлянул, и спрашивает: - Кому?

  - Тебе!

   - А эта кому?..