Бодлер

Эту угрозу покончить с собой Бодлер дальше смягчил, сообщив, что мог бы положить конец своим мучениям в Париже, уехав на остров Маврикий, где думающие о его благополучии друзья подыскали бы ему место воспитателя: «Я найду там необременительную работу, заработок, вполне приличный для страны, где жизнь, если там прочно обосноваться, не представляет никаких трудностей, и скуку, ужасную скуку и расслабление мозгов, обычное для теплых стран с вечно голубыми небесами. Но я поступлю так в наказание и во искупление своей гордыни, если не выполню последних моих решений».

Напугав таким образом свою мать, он изложил ей проект, который, по его мнению, позволит ему выбраться из затруднительного положения: «Примерно восемь месяцев назад мне поручили написать две большие статьи, так и не законченные мной до сих пор, одну — об истории карикатуры, а другую — об истории скульптуры. Это соответствует 600 франкам и позволит мне удовлетворить только самые насущные потребности. Но для меня эти темы — детская игра.

С Нового года я займусь новым делом: буду писать чисто художественные произведения — романы. Убеждать Вас здесь в серьезности и говорить о красоте и бесконечности этого искусства я не стану. Поскольку я пишу здесь о делах материальных, следует лишь помнить, что хорошее ли, плохое ли, все распродается».

По его расчетам, опубликовав один за другим несколько хорошо скроенных романов, он сумеет расплатиться с главными своими кредиторами. И Бодлер добавлял: «Я очень устал. В голове будто колесо какое-то крутится […] Ответьте немедленно […] Уже давно Вы пытаетесь полностью исключить меня из своей жизни […] Даже если я и был порой неправ, в этом нет моей вины, и неужели Вы думаете, что душа моя настолько сильна, что в состоянии выдержать постоянное одиночество? Я беру на себя обязательство, что поеду повидать Вас лишь тогда, когда смогу сообщить Вам хорошую новость. Но уж с того момента, когда это произойдет, прошу принимать меня по-доброму и так, чтобы Ваши взоры, Ваши слова и все Ваше поведение защищали меня в Вашем доме от всех» [37].

Каролина обычно с опаской разбирала полученную корреспонденцию, боясь обнаружить среди писем очередное послание сына. Узнав почерк Шарля на конверте, она готовилась к самому худшему. Ей приходилось сопротивляться мольбам и избегать ловушек «брошенного ребенка». На этот раз она была потрясена и безоговорочно и без колебаний ему уступила. На следующий же день, 5 декабря, он благодарил ее: «Никогда еще помощь не приходила так кстати. Поверьте, я вполне осознаю, чего стоят эти деньги […] Того, что Вы прислали, мне хватит с лихвой. Я понимаю значительность этой суммы, и теперь мне нужно по-умному ею распорядиться».

Через некоторое время он вновь стал обращаться к ней, как и подобает сыну, на ты. В письме он назначал ей свидание на нейтральной территории: «В твоем доме мне все противно, а особенно слуги. Я хотел просить тебя прийти сегодня в Лувр, в Большой квадратный салон музеяв удобное для тебя время, но как можно раньше […] Это самое лучшее место в Париже для беседы. Там топят, там можно ждать, не скучая, а к тому же приличнее места свидания для женщины просто не придумаешь». Приглашение оказалось несвоевременным: Каролина переезжала. Опика произвели в чин генерал-лейтенанта (дивизионного генерала) и тут же назначили начальником Высшей политехнической школы, а потому семья переезжала в новые служебные апартаменты, на холме Сент-Женевьев. Быстро поднимаясь по иерархической лестнице вместе с генералом, г-жа Опик хотела бы так же гордиться сыном, как она гордилась мужем. Поглощенная заботами по распаковыванию ящиков, по расстановке мебели и развешиванию картин, вынужденная наблюдать за работой слуг, она, вероятно, отказалась от свидания с Шарлем в Лувре.