Боец 3: лихие 90-е (СИ)

— Да, брат, — посочувствовал Степаныч. — Да что ж делать! Снявши голову, по волосам не плачут.

Ничего себе волосы… — подумал я, но спорить не стал.

— Слышь, братва, — подал голос Танк. — А может, машину бросать не надо? У меня одна телка есть… ну, девчонка. Она в частном доме живет. Загоню туда, сроду никто не найдет. У нее и отсижусь! А вас к тебе, Степаныч, подброшу, и сразу рвану к Наташке… ну, то есть к бабе этой. Надежный вариант, отвечаю!

Мысль моя за секунду провернула несколько раскладов. Будь Танк хоть немного иным, я бы и заподозрил его в корысти — что он сейчас сдаст нас Планшету, оставшемуся за Демида. В таком решении, бесспорно, могла быть зловещая логика. Да не надо забывать и про Михалыча, пока оставшегося в тени, но в любой момент способного оттуда выйти неизвестно с какими сюрпризами. То, что он будет безучастно наблюдать за криминальной войной в Ростове… ну, это вряд ли, мягко говоря. Так что решение сдать нас, нашу конспиративную квартиру Планшету — вполне разумное, если оставить за скобками моральный фактор.

Но в случае с Танком этот фактор играл самую важную роль. Простой, как кубометр древесины, пацан был не способен на предательство, я в этом готов поклясться. И даже не только из-за того, что у него не хватало ума на сложные расклады. Не хватало, это верно. Но суть не в том. Я убедился в его нравственных принципах. Своих не сдаем! — это правило Танк соблюдал свято, а насколько они, свои, хорошие или плохие — о том не задумывался. Главное, если кто стал для него своим, мог положиться на него, как на каменную стену. Не бросит, не предаст, не продаст — это сто пудов!

Наверное, так же рассудил и Степаныч, знавший Танка дольше меня.

— Ладно, давай, — согласился он. — Ну, тогда поехали.

Из предосторожности все же старик велел высадить нас за два квартала от дома, и мы пошли дворами под уверения Степаныча, что, мол, отлично отсидимся в его «берлоге», где есть запас продуктов на несколько дней… По дороге еще зашли в неболььшой магазинчик, взяли хлеба, макаронных изделий, печенья.

— Живем! — радовался Степаныч, как дитя. — Это у нас будет что-то типа автономки, вроде как на подводной лодке!..

Я с этим был вполне согласен, день-другой, а то и побольше мы, конечно, перекантуемся без проблем. Но что дальше? Дальше-то что⁈ — вот он, вопрос без ответа. Хоть я и говорил себе, что надо его пока отложить, как говорится, подумать об этом завтра — что-то он не откладывался, зараза.

«Берлога» Степаныча оказалась стандартной хрущевской «двушкой», и с точки зрения какого-нибудь сноба в самом деле это была берлога берлогой — все здесь, казалось, застыло на уровне где-нибудь 1981–1982 года. Стены, мебель, газовая плита на кухне, водопроводные краны… Мне, правда, это было ниже пояса, Лида, может, и скривилась бы от оскорбления эстетических чувств, но теперь на нее навалилась дикая усталость, что и понятно: она пережила запредельный расход энергии, и она, по ее словам, мечтала только о том, чтобы дойти до какой-нибудь кровати, упасть на нее, заснуть и спать, спать, спать, пока сама не проснется.

Мы не стали препятствовать ей в этом, отправили ее в дальнюю маленькую комнату, где она, упав на древнюю кровать, вырубилась, по-моему, на лету, еще не успев коснуться щекой подушки.

Степаныч усмехнулся, покачал головой, смотря на спящую девушку.

— Ладно, — сказал он. — Девка в трансе, понимать надо. Ладно, пошли, пусть дрыхнет, сколько влезет. Ты есть хочешь?

Я вдруг с удивлением осознал, что хочу. До этой секунды тоже, видимо, находясь в каком-то трансе, не думал об этом, а вот Степаныч спросил — и оказалось, что хочу. Что там хочу! Просто умираю с голоду.

— Пошли на кухню, — предложил он. — Если на скорую руку, так консервы только, зато сразу, открыл — и ешь.

Консервов у запасливого Степаныча на самом деле оказалась хренова туча, да еще и на выбор: тушенка, кильки в томате, «Завтрак туриста»… Поставили варить макароны, а пока открыли кильки и «Завтрак», оказавшийся смесью перловки с тушенкой — я налетел на консервы прямо холодные, чувствуя зверский голод, а Степаныч, как волшебник, неожиданно достал из холодильника бутылку «Столичной» и банку соленых огурцов:

— Давай-ка пропустим по маленькой…

— Не, Степаныч, ты что!

— Смотри, настаивать не буду. Но скажу от себя: сейчас это нормально. Как раз стресс снимет. Ты знаешь, — оживился он, — знавал я одного борца, тяжеловеса. Серьезный мужик, до сборной Союза, правда, не дотянул, но на союзных чемпионатах боролся регулярно, вроде бы даже до бронзы как-то дотянулся… Но ладно! Не о том речь. Так вот, он мужик был неглупый. Говорил так: у меня невосприимчивость к алкоголю. Мне поллитра водки — как слону дробина, даже не захмелею. Поэтому он почти и не пил. Но вот, говорит, отборюсь на Союзе, а там, представь, какая нервотрепка!.. Приезжаю, еду на дачу, там баня, все как положено. И вот говорит, там литра три замахивал, чтоб стресс снять. И сразу в баню, в парилку. А потом спать. И все, как огурчик! И потом еще год к спиртному не прикасался. Вот это я понимаю, сам себе доктор!..