Боец

– Я сейчас все-таки повернусь спиной, – сказала она, поднося кувшин к губам.

– Не надо, – улыбнулся он.

– Людвиг Вольх не проиграл ни одного сражения, – сказала она голосом, в котором зазвучала вдруг сталь, и спрятала лицо в кувшине.

– Да, – согласился Карл, с обычным спокойствием принимая удар Деборы. – Твой брат – серьезный военачальник, но до сих пор он воевал, имея абсолютное численное превосходство над противниками и лучшую, по сравнению с ними, армию. В свое время маршал Гавриель тоже не проиграл ни одной битвы, но почти в половине из них его армия была меньше вражеской.

– Гавриель мертв, – мягко возразила Дебора и передала кувшин Карлу. – А ты… ты тоже не проиграл ни одного сражения?

– Нет, – покачал головой Карл. – Несколько я проиграл.

Он не стал уточнять, что случилось это в молодости, хотя что есть молодость, когда ты живешь столько?!

– Несколько я проиграл, – сказал он. – Но Людо полагает, что лучше меня теперь никого нет.

– Что думает Людо, я уже поняла, а что думаешь ты?

– Я думаю, что он прав.

Карл охотно на этом бы и остановился, но, по-видимому, это было бы несправедливо по отношению к Деборе. Он обязан был объяснить ей все.

– Людо и сам хороший полководец, – сказал он. – И он тридцать лет строил Флору и создавал ее армию.

– Зачем? – удивленно подняла бровь Дебора. – Ведь тогда он не мог еще знать о нойонах.

– Ну зачем государству армия? – усмехнулся Карл.

– Я знаю, зачем государству армия, но ты сказал об этом не так.

– Верно, – улыбнулся Карл. – Людо вернул Флору к ее естественным границам…

– Чтобы перейти их и идти дальше, – поняла Дебора.

– Да, – согласился Карл. – Людо решил построить собственную империю. Почему бы и нет? Ведь герцог застал конец империи Яра. Я думаю, увиденное ему понравилось, и в этом нет ничего удивительного. Это ведь и в самом деле был золотой век.

– Значит, герцог Корсага создал армию, которая достойна его планов, и воевать, судя по тому, что ты рассказал, он умеет тоже. И все-таки он пригласил тебя.

– Да, – кивнул Карл. – Он пригласил меня. Истинный флорианец, гордый, надменный, блистательный вельможа, тонкий политик, отменный солдат… Я мог бы сослаться на сантименты старой дружбы, а Людо действительно верный друг, преданный и бескорыстный, хотя в это трудно поверить, зная историю его жизни. Однако дело в том, что нойоны ему не по зубам, и он это знает. Он ведь еще и страшно умный, Дебора, наш друг Людо Табачник.

– Мы сделали круг, Карл, – заметила Дебора, забирая у него кувшин, из которого он так ни глотка и не отпил. – И вернулись к тому, с чего начали. Почему ты?

– Вероятно, потому что я художник.

Дебора посмотрела на него со странным выражением, но промолчала, видимо, обдумывая слова Карла. Потом сделала длинный глоток, по-простонародному обтерла губы тыльной стороной ладони и, наконец, призналась в том, что ничего не поняла.

– Не вижу связи, – с сожалением в голосе сказала она и протянула ему кувшин. – Выпей, Карл, и объясни своей глупой женщине, что ты имеешь в виду.

Карл усмехнулся – ему понравилось, как Дебора вела теперь разговор, – и, взяв кувшин, сделал несколько больших глотков. Вино было крепким и терпким, но мысли Карла были далеко. Он думал о том, что только что сказал Деборе и о чем его спросила она.

– В давние времена…

Уже начав говорить, Карл понял, что времена, о которых он теперь рассказывает Деборе, не такие уж давние, во всяком случае для него, и задумчиво покачал головой, потому что все в мире относительно, как сказал современник человека, имя которого Карл собирался произнести в следующее мгновение.

– В давние времена, – грустно усмехнувшись, сказал Карл, – один неудавшийся живописец, Альдо Годих из Подо, основал в Руане Академию рисунка. И знаешь, вот ведь как бывает, он был никудышным художником, но на поверку оказался замечательным учителем, и еще, как оказалось, он умел чудесно писать об искусстве. И вот однажды у маэстро Годиха зашел с кем-то спор о том, что можно и следует называть искусством рисунка. Альдо полагал, что рисунком является практически все, что способен делать человек. Мысль не бесспорная. Впрочем, вполне возможно, он имел в виду лишь живопись, архитектуру и прочие пластические искусства. Ему возражали, что понятие рисунка накладывает строгие ограничения на использование данного термина в столь расширительном значении. «Оставьте значения слов филологам и думайте головой!» – ответил Годих своим оппонентам. Не помню, чем там у них закончился спор, но, по мне, так Годих был прав, и даже более, чем думал он сам. Война, Дебора, это тоже искусство рисования.

– А любовь, Карл? – тихо спросила Дебора. – Любовь тоже рисунок?

– Да, – в тон ей ответил Карл. – Пером души, кровью сердца, на нежном шелке Судьбы…

Бросок Деборы был внезапен и стремителен, как атакующее движение ее адата, но, хотя Карл и успевал перехватить Дебору в прыжке, делать этого он не стал, открыв себя удару ее тела, позволив свалить себя на спину и впустив в себя со следующим вдохом жаркий выдох влюбленной женщины.

3