Боевой девятнадцатый

— Самое главное — не теряться в бою. Растерялся — погиб. Вот однажды как-то солдат убегал от врага потому, что не мог выстрелить. У винтовки затвор не открывался, и он не мог дослать патрон. Только случайность спасла его от смерти. Уж и проклинал солдат свою винтовку. А когда пришел в себя — стало стыдно. Затвор-то, оказывается, был на предохранителе. Вооруженный боец позорно бежал от врага. А почему?.. Да растерялся!

Припомнив еще несколько военных эпизодов, Устин думал: может быть, кто-нибудь из бойцов в тяжелый час вспомнит о рассказанном, и пригодятся тогда эти солдатские поучения.

Но догорает цыгарка. Кончается беседа. Пора.

— Становись! — кричит он.

И снова обучаются молодые бойцы, чтобы завтра с оружием в руках выступить на защиту родного города.

IV

Поход продолжался. Они опять шли на Воронеж.

Сентябрь. Кончилось лето 1919 года. Теплые ночи сменились прохладными, а утренники были такими зябкими, что казаки на ночных привалах часто просыпались, ежились, плотнее заворачивались в легкие английские шинельки и бормотали ругательства.

Удивительно быстро промелькнуло лето, а что впереди — никто не знал, новый поход не предвещал ничего хорошего.

Назаров сидел у костра, набросив на плечи английскую шинель, смотрел на огонь и размышлял.

Скорей бы уж выбраться из этих пугающих своей необъятной ширью полей и степей, лесов и перелесков. Назарова не оставляла мысль уйти со своей сотней на Дон. Но как?! Сейчас, после исчезновения Русецкого и побега Быльникова, удрать было почти невозможно. Переформированная сотня, переданная под его командование, была пополнена новыми казаками, и он не знал, о чем они думают, на кого можно положиться. Среди казаков шныряют молодчики Бахчина, и в последнее время есаул с заметной подозрительностью стал относиться к Назарову. Можно легко нарваться на агентов контрразведки, и тогда гиблое дело.

«Ах, Додонов, Додонов!» — скрипнул Назаров зубами и поправил черную повязку. Как до глупости легко он попался на удочку этому простоватому на вид станичнику. Ему вспомнилась последняя ночь в лагерях перед походом, мысли и чувства, которые владели им. Перед ним рисовалась тогда ясная перспектива: богатая военная добыча, веселье, карьера, красивая и беспечная жизнь. Была какая-то стройность мыслей, вера в победу. Сейчас ничего похожего. Война затянулась, и конца ей не видно. Казаки утомились. А вот они… они… «Лес ножом не вырубишь. Мы воевать только начали, а кончим, когда от вас ничего не останется». Да, они не устали.

Назаров встал, запахнул шинель и, ковыляя, поплелся к соседнему костру. Там не спали.

— Вот я и гутарю, — горячо рассказывал тщедушный казак, шепелявя и комкая слова. Кашель поминутно прерывал его речь. — Ну вот: кубыть бы ее, земли, мало было, а то ее невпроворот. Расея — она велика, и земли всем хватит. Ее поделить надо с разумом. Нам, мол, вашей не надо, а вы на нашу рта не разевайте. Все бы это миром, гляди, и не сидели тут, а подсолнухи лузгали да около баб грелись… — Говоривший снова зашелся кашлем.

«Всяк про свое, — подумал Назаров. — Не то! Не о том!» Он чувствовал, что надвигается что-то страшное и неотвратимое.

Он свернул к другому костру, над которым казаки трясли шаровары и гимнастерки, уничтожая паразитов. Назаров двинулся дальше. Над одним из костров на рогульках, воткнутых в землю, висели котелки. Греясь у яркого пламени, сидели казаки. От бивуака веяло домовитостью, уютом. Ближе всех к огню расположился здоровенный казак в расстегнутой гимнастерке, самодовольно поглаживающий волосатую грудь. На гайтане висела медная овальная иконка. Рассказав похабный анекдот, от которого однополчане заливались смехом, он тут же продолжал:

— Приеду в Воронеж — попу молебен прикажу служить.

— А ты был в Воронеже? — спросил молодой казак.

— Бы-ывал. Еще в германскую. Монастырь там. Митрофания мощи. Богатый город. Магазинов разных и за день не обойдешь.

— Ну-у!.. Не брешешь?

— Брешет кобель. Я, слава те богу, в энту войну все города наскрозь прошел. И вот где эта святость самая — мощи, там монастыри и церква. Звону за один огляд полон карман нахватаешь. Вези ребятишкам, вроде как гостинцы. Вот ежели башка на плечах останется, сам увидишь.

— Большевики да коммунисты, поди, раньше твоего обдумали насчет добра.

— Это ты правильно, Башкатов. Только большевики да коммунисты — это что в лоб, что по лбу. Вера у них одна. А вот что с добром они распорядились, это ты верно понял. Смышленый ты, дьявол. Но ты не сумлевайся, звону и тебе перепадет. — И он беззвучно засмеялся, закрыв глаза и сотрясая свои могучие плечи.

— Вот чертяка, — смеялись казаки.

Смеялся и Башкатов, отгоняя от себя фуражкой дым и посматривая в сторону от костра.

— А что это нам за сотника дали? — вдруг спросил он, меняя тему разговора.

— Это у которого морда набок хилится и платком подвязана?

— Во-во! Энтот самый, — торопливым и приглушенным говорком ответил Башкатов.

— Тот, что на одну ногу припадает? — продолжал здоровый казак с гайтаном.

— Ну, да тот же.

— Тот, что…