Боевой гимн

Ганс промолчал. Последние четыре года они с Тамирой жили в маленькой комнатке, которая была отделена от каморки Григория тонкой как бумага стеной. Он хорошо знал, какие кошмары мучают по ночам его друга.

— Она ждет тебя.

— Вы так думаете?

— Я в этом уверен, сынок. Твоя дочка слышала о тебе миллион историй. Она сразу узнает тебя.

Григорий недоверчиво покачал головой:

— Во время нашего отступления из Суздаля моей жене было всего семнадцать. После этого мы были вместе меньше года. Не может же она всю жизнь носить по мне траур, — на его лице промелькнула печальная улыбка. — У нее были такие красивые золотые волосы. Они всегда падали ей на глаза, когда она распускала косы. Я помню… — голос Григория затих, и он отвернулся. — Видите ли, дело в том, что я… Короче, я смирился с мыслью, что она для меня потеряна. Я умер, а она осталась в живых, и ей незачем было себя хоронить. А теперь у меня появилась надежда на возвращение, и старые воспоминания вновь не дают мне покоя. Я даже представляю ее себе как наяву, — он поднял глаза на Ганса и закончил севшим голосом: — Я воображаю ее с кем-то другим.

— Не изводи себя, сынок, — посоветовал ему Ганс. Раньше старый сержант всегда испытывал неловкость, когда ему приходилось кого-то утешать. Однако знакомство с Тамирой и та полная унижений борьба за существование, которую он вел, словно приоткрыли внутри Ганса какую-то дверцу, и он теперь остро чувствовал чужую боль.

— Я знаю солдатских жен, — продолжил Шудер. — Если ей домой приносят мертвое тело или близкий друг говорит, что своими глазами видел, как погиб ее муж, то только тогда, после того, как утихнет горе, она, может быть, найдет себе другого. Но даже в этом случае тоска по убитому мужу длится годами. С тобой совсем другая история. Твой отряд просто исчез. Я уверен, что Эндрю послал на поиски патрули, которые обнаружили место, где произошел бой, и не нашли твоего тела среди убитых.

Ганс осекся. В степи не оставалось ни могил, ни гниющих тел. Все, что могли найти разъезды Эндрю, — это груды обугленных костей на месте пиршества всадников орды.

— Ты числишься пропавшим без вести. Ты мне сам сказал, по Республике ходили слухи о том, что мерки и бантаги начали брать людей в плен. Твоя жена считает, что с тобой произошло именно это. И кроме того, что-то в ее сердце обязательно говорит ей, что ты жив. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

— Я разговариваю с ней каждую ночь, — глухо произнес Григорий.

Ганс не ответил. Каждую ночь он слышал, как его соседи по бараку молятся своим богам, плачут или беседуют со своими близкими, воображая себя дома и веря, что дом и жизнь все еще существуют.

— Ну, вот видишь? Думаешь, она этого не ощущает? Разве ты никогда не чувствовал, что она тебе отвечает? Рассказывает тебе о вашей дочке?

— Раньше все так и было, — кивнул Григорий. — Но в последнее время ее образ тускнеет. Я с трудом вспоминаю, как она выглядит. Вижу только ее глаза, глядящие на меня сквозь пряди волос, и вдыхаю запах ее духов.

— Все будет по-прежнему, — убежденно сказал Ганс, кладя руку на плечо друга. — И вообще, я собираюсь забронировать место в первом ряду на твоем следующем представлении «Генриха Пятого».

По щеке Григория прокатилась слеза, и он выдавил из себя вымученную улыбку.

— «И Криспианов день забыт не будет отныне до скончания веков; с ним сохранится память и о нас – о нас, о горсточке счастливцев, братьев…»[2]

Они прошли в восточный угол фабрики, где хвостовые молоты и катки превращали свежевыплавленное железо в рельсы, развернулись и направились обратно. Вдруг Ганс резко остановился.

— Что-то происходит, — прошептал он.

В цех вошел Карга в окружении полудюжины надсмотрщиков. Выйдя в центр зала, они двинулись вдоль ряда плавилен. Около каждый печи Карга на секунду останавливался, показывал на одного из рабочих, и надсмотрщики уводили этого человека с собой.

Ганс ускорил шаг. Он заметил, как у четвертой печи одна из женщин вытащила носовой платок и вытерла им лицо, подавая сигнал Кетсване. По-видимому, этот жест привлек внимание Карги, и по его приказу один из бантагов схватил наблюдательницу Ганса.

«Неужели они напали на наш след?» – лихорадочно думал Ганс. Он заставил себя идти обычным шагом. Хотя он уже давно понял, что Карга не обладает способностью Гаарка читать чужие мысли, инстинкт самосохранения подсказывал Гансу, что с главным надсмотрщиком надо держать ухо востро.

Карга был уже рядом с третьей плавильней и разглядывал людей из бригады Кетсваны. Наконец он как бы наугад ткнул пальцем в одного из них, и надсмотрщики мигом оттащили рабочего прочь от печи.

— Что-то случилось? — спросил Ганс. Карга повернулся в его сторону, и Ганс склонился в низком поклоне.

— Может быть.

Ганс медленно выпрямился и вздрогнул, завидев волчий оскал своего мучителя.

— Могу ли я чем-нибудь помочь?

Карга затряс головой.

— Мне просто захотелось поболтать с этими людьми, — ответил он, показывая рукоятью кнута на кучку перепуганных пленников. — Потом мы отправим их на другую фабрику.