Боевой гимн матери-тигрицы

— Как мило, София, — сказала я с прохладцей. — Но этого все равно недостаточно. Когда я была в твоём возрасте, я писала стихи ко дню рождения своей мамы. Я вставала пораньше, убиралась в доме и готовила ей завтрак. Я старалась придумать что-нибудь интересное и вырезала для неё купоны на бесплатную мойку машины.

— Я хотела сделать что-нибудь получше, но ты настояла, чтобы я репетировала, — с негодованием запротестовала София.

— Тебе нужно было пораньше встать, — отрезала я.

Позже, тем же вечером, я получила две замечательные поздравительные открытки, которые люблю и храню по сей день.

Вскоре я рассказала эту историю Флоренс. Она рассмеялась, но, к моему удивлению, не выказала неодобрения. “Может, мне стоило делать то же самое с моими детьми, — сказала она задумчиво. — Просто мне всегда казалось, что если попросить о чем-то, то это не будет ничего стоить”. “Полагаю, слишком идеалистично думать, что дети сами по себе сделают что-то правильное, — ответила я. — Кроме того, если подтолкнуть их к тому, что ты хочешь, тебе не придётся на них злиться”. “Но зато будут злиться они”, — заметила Флоренс.

Этот диалог я вспомнила много лет спустя, в день похорон. По законам иудаизма похороны должны пройти как можно быстрее после смерти, в идеале в течение суток. Флоренс умерла неожиданно, и мы с Джедом должны были за день найти раввина, место на кладбище и похоронную контору. Как всегда, Джед справился со всем быстро и чётко, держа эмоции при себе, но было видно, что его всего трясёт, а горе слишком велико, чтобы его терпеть.

В то утро я нашла девочек в их комнате прижавшимися друг к другу. Обе они казались ошеломлёнными и напуганными. До сих пор никто, столь же близкий им, не умирал. Они никогда не бывали на похоронах. А всего лишь неделей раньше Попо смеялась в соседней комнате.

Я сказала девочкам, что каждая из них должна написать по коротенькой речи в честь Попо, с тем чтобы прочесть днём на службе.

— Нет, мама, пожалуйста, не заставляй меня, — сказала София со слезами на глазах. — Я правда не знаю, как это сделать.

— Я не могу, — рыдала Лулу. — Уходи.

— Вы должны, — приказала я. — Обе. Попо бы этого хотела.

Сначала черновик Софии был ужасным, бессвязным и поверхностным. У Лулу тоже не получалось, но я привыкла считать свою старшую дочь лучшей. Возможно, поэтому я была так расстроена и вспылила. “Как ты могла, София? — спросила я злобно. — Это ужасно. Здесь нет никакого вдохновения. Здесь нет глубины. Это все равно что открытка из Hallmark, которые Попо ненавидела. Ты столь эгоистична. Попо так тебя любила, а ты. Сделала. Вот. Это!”

Не переставая рыдать, София закричала, что меня поразило, потому что в отличие от меня и Лулу она, как и Джед, редко позволяла своему гневу выливаться наружу: “Ты не имеешь права говорить о том, чего бы Попо хотела! Тебе она даже не нравилась — тебя просто заклинило на китайских ценностях и уважении к старшим, но ты постоянно издевалась над ней. Каждая мелочь, которую она делала, даже когда готовила кускус, вызывала у тебя ужасное морализаторство. Да ты кто вообще, манихеец? (Монихейство - религиозное учение о борьбе света и тьмы, требовавшее от своих последователей строжайшей воздержанности во всём и делившее мир строго по категориям добра и зла.) Почему все должно делиться на чёрное и белое?”

Я не издевалась над Флоренс, подумала я с негодованием. Я просто защищала своих дочерей от романтизации воспитательной модели, обречённой на провал. Кроме того, я была тем человеком, который часто приглашал Флоренс и который хотел, чтобы она постоянно видела девочек. Я открыла ей доступ к величайшему источнику радости — красивым, воспитанным, образованным внучкам, которыми она могла гордиться. Как могла София, которая была настолько умной, что даже знала слово “манихеец”, не видеть этого и так набрасываться на меня?

Внешне я никак не отреагировала на гневную вспышку Софии. Вместо этого я внесла в её речь кое-какую редакторскую правку — кое-что, что можно было бы упомянуть о её бабушке. Я попросила её рассказать о Кристалл Лейк и совместных походах по музеям.

София ничем из этого не воспользовалась. Хлопнув дверью за моей спиной, она заперлась в своей комнате и самостоятельно переписала речь. Она отказалась показать её мне, не взглянув на меня, даже когда успокоилась и переоделась в чёрное платье и колготки. И позже, когда во время службы София произносила свою речь, стоя на трибуне со спокойствием и достоинством, я не смогла пропустить строчки, на которых она сделала особый акцент: “Попо никогда не мирилась ни с враньём, ни с фильмами, которые не соответствовали книгам, ни с фальшивым проявлением эмоций. Попо не позволяла людям говорить от моего имени”.

Это была прекрасная речь. И у Лулу тоже — она говорила с большой проникновенностью и уравновешенностью для своих десяти лет. Я могла только представить, как сияющая Флоренс произносит: “Я потрясена".

С другой стороны, Флоренс была права. Дети определённо на меня злились. Но, будучи китайской матерью, я выкинула это из головы.