Из четверых мужчин, сидящих на веранде, именно Душка был хозяином. За двадцать лет на его счету осело достаточно, чтобы купить дом – правда, не в Кентукки, а в Канзасе. Душка Роджер приобрел небольшое ранчо и решил разводить лошадей. Док и Ольга остановились у него. Маевник и Бабушка тоже загостились. Сержанту вовсе не улыбалось возвращаться в тесную нью-йоркскую квартирку. И уж тем более не хотелось ему ползти на брюхе к подлецу Маклеоду, который пролез-таки в лейтенанты, и упрашивать принять его обратно, хотя бы патрульным.
– Док, ну давайте я вам одолжу тысяч сорок. Вы откроете ветеринарную клинику и всё мне вернете.
Это было золотой мечтой Душки. Он уже раз пятьдесят предлагал Доку деньги, но тот только пожимал плечами.
– Какую клинику, Роджер, опомнитесь. Кто ко мне пойдет? Что я могу показать – фотографии шестируких таильтян? У меня полгода стажа и двадцатилетний перерыв, и если кто-нибудь пронюхает, чем я там занимался… – Док безнадежно махнул рукой.
– Ну, давайте откроем косметический салон. На па´ру. Говорят, из конского навоза получаются чу´дные препараты для кожи. Вы будете делать пластические операции, а я выпускать крема и считать денежки.
Бабушка не сдержался и захихикал. Неувядающий оптимизм Душки даже внушал уважение.
– Знаете, что обидно? – вмешался Маевник. Он покачивал ногой и напоминал диковинный маятник.
– Что?
– Вовсе не то, что нас пустили по миру. А обидно то, что теперь эти ребята из «Эклеба» смогут сколько угодно взвинчивать цены. И продавать любую дрянь. Еще год-полтора – и у них не останется конкурентов. А страдает кто? Страдает потребитель, то есть опять же мы с вами.
Душка хмыкнул:
– Но у нас-то с вами все окей. Если так уж захочется шрикануться, попросим Ольгу пожевать бобы и плюнуть в стакан. Хотя, по мне, нет ничего лучше хорошего виски…
В голове Бабушки смутно мелькнула какая-то мысль. Мелькнула и погасла. Он схватил Душку за локоть. Тот вздрогнул:
– Эй, что с тобой?
– Повтори, что ты сейчас сказал, – потребовал сержант.
– Что ничего нет лучше первоклассного виски.
– Нет, раньше. Про Ольгу.
– Я сказал, что для нас всегда найдутся два-три полновесных плевка…
Мысль вернулась. Бабушка и сам не заметил, как по лицу его расползлась торжествующая улыбка.
– Что это вы сияете, как начищенный пятак? – подозрительно спросил Док.
– Я только хочу спросить… Помните, вы говорили как-то об ишизаки и о том, как они начали вырабатывать шрик?
Маевник чуть не рухнул с кресла.
– Что?!
Док поморщился:
– Если честно, смутно. Кажется, я был здо´рово пьян.
– Вы говорили, что они стали счастливыми, когда у них в слюне появилось… Как вы это назвали?
– Эндорфины?
– Во-во. Я тут подумал – а что, если бы у людей было то же самое? Если было бы достаточно просто сжевать миску бобов – и всё, ты в улете?
– Это вы к чему, Кунни?
– Тогда ведь не потребовалось бы покупать шрик по грабительским ценам и «Эклеб» прогорел бы в два счета, так ведь?
– Ну?!
– А скажите, Док… вы ведь можете пересадить слюнные железы от таильтянина человеку? Или, скажем, вырастить их из маленького кусочка?
Когда Ольга вышла на веранду с подносом и стаканами, ее встретили такими огненными взглядами, что женщина покраснела.
– Ну и как мы это назовем?
– «Веселые Жевастики»? – тут же предложил Душка.
– «Джек и бобовый стебель»? – предложил начитанный Маевник.
– «Центр сиаладентрансплантации»? – предложил деловитый Док.
– Кхм… – сказала Ольга, пощипывая пластырь на горле. – Давайте спросим у мистера Бабушки. В конце концов, он автор идеи.
И все обернулись к Бабушке.
Он прищурился, глядя на новехонькое трехэтажное здание клиники. Свежеотмытые оконные стекла весело блестели на солнце.
– Не знаю, как мы это назовем. Зато я знаю, какой плакат мы повесим над входом.
– ?..
– «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!» ©
Шарики
Двор зарос травой. В этом доме уже давно не живут. Странно – там, где я прожил последние десять лет, любая зелень – дело рук человеческих, плод упорного, кропотливого труда. А в моем городе, в моем бывшем городе, трава лезет сама по себе – дай ей только волю. Тонкие деревца пробиваются сквозь черепицу и рубероид, сквозь пыльный асфальт. Завтра я покину этот город еще на десять лет, а когда вернусь – не останется здесь ни камня, ни признака жилья, только молодой лес кивнет мне макушками лиственниц.