— Да, так они сказали. — Князь кивнул. — Путники спросили разбойников, кто же из них тот король? Каждый из двух дюжин лихих людей по очереди ответил, что это он. И смеялись при этом. Старший путник заявил, что денег у них нет и платить нечем. Тогда один из разбойников сказал, что если бы каждое слово каждого человека было правдивым, то не было бы в мире места разбою и палачам. А сам Первобог спустился бы на землю и обнял бы всех на радости такой. Они обыскали путников и никаких ценностей не нашли. Убедились, что не лгут пилигримы. Тогда разбойники завязали им глаза и куда-то повели. Те уж подумали, что на смерть. Но оказались в пещере обжитой, где даже плач младенцев слышен был и песни матерей.
— Вот как?
— Да. И как думаешь, что сделали разбойники потом?
— Коль уж вы разговаривали с путниками три дня спустя, то явно не убили.
— Верно глаголешь, лорд! — засмеялся Добромеч. — Они путников накормили, дали им испить вина, умыться в горячем источнике и оставили ночевать. А на другой день снова завязали им глаза, и оказались путники на том самом месте, откуда их увели, но уже не было вокруг никаких разбойников. А в своих мешках дорожных они нашли свежую солонину и пригоршню монет. Потом свист услышали из леса и окрик: «Восславьте, люди добрые, великодушие и щедрость лесного короля Роберта, что вместо короны носит зеленый капюшон!» А ты говоришь, разбойники и беззаконие!
— Эта история скорее о благочестивых клирах, но не о лихих людях с большой дороги, — с сомнением проговорил Вэйлорд.
Хотя известное имя все же настораживало.
— Может, и так, черный лорд. Только где ты видел клиров, что носят на поясах мечи, за спиной колчаны стрел, а сами играют на тетиве луков, что те менестрели на лютнях?
— Так-то оно так. Но куда направлялись те путники? Не были ли они лазутчиками разбойников, не стремились ли выведать вашу силу и численность?
— Поди их разбери. На лбу ведь рунами не выведено, кто они есть. Сказали, что путь держат на восток, в Скифарию.
— А зачем?
— Я же сказал, пилигримы они. А этим босоногим бездельникам все одно, куда путь держать. Лишь бы по миру ходить.
— Что ж, благодарю за любопытную историю. Кстати, откуда вам язык наш так хорошо известен? Кто обучал вас гринвельдской речи?
— Да вот твои намыленные рыцари и обучали, пока в полоне нашем отдыхали! — громко засмеялся Добромеч, и его спутники снова поддержали веселье.
Они уже достигли верхней ступени, и Вэйлорд резко развернулся. Теперь он мог взирать на трех великанов сверху вниз.
— Благородные князья, должен ли я напомнить вам, что война, неразумная с нашей стороны, окончена уже очень давно? Что вы посланники мира? Что ваши упоминания о «мыльных рыцарях» и радости победы никоим образом не смогут послужить делу мира, но обильно удобрят землю для новых всходов старой вражды?
Старший князь перестал смеяться. Сделав серьезное лицо, он поднялся на верхнюю ступень и теперь высился над Вэйлордом, будто громадный медведь.
— Не должен, черный лорд. Память у нас, хвала небесам, отменная. Мы помним, для чего мы здесь. Как помним разорение и запах мертвечины там, где прошли ваши лорды. Помним поруганных дев и затравленных да забавы ради разорванных охотничьими мастифами детей. Мы все помним.
— Ваши страдания не отомщены? — Вэйлорд не спасовал перед рослым скифарием и холодно смотрел волчьим взглядом в глаза Добромеча. — Да или нет?
— Отомщены, — после некоторого молчания молвил князь.
— Так мы будем ворошить прошлое или строить будущее?
— А этот ваш Стоунтри Вудмар правду сказал. — Кривая ухмылка исказила лицо скифария.
— О чем? — Нэйрос не сводил с него взгляда.
— О том, что благородное происхождение не способно наделить благородством, но благородное сердце боги могут вложить и в грудь простолюдина.
— Это ты к чему, князь?
— Это я о тебе, лорд. — Сказав это, Добромеч вдруг засмеялся, приобнял огромной рукой Вэйлорда за плечи, развернул и двинулся с ним вместе дальше, приговаривая: — Давай уже, мой угрюмый брат, покажи нам кухню. Жрать охота, мочи нет!
Кажется, лорд Брекенридж рассказывал, что если скифарий назовет кого-то братом, это значит очень много…
Провожая взглядом гостей и свою десницу, как всегда мрачного и настороженного Нэйроса, король Хлодвиг жестом подозвал капитана стражи. Мартиан Ариперт, старший сын лорда Дориана Ариперта, был еще молод, всего двадцати шести лет, и хорош собой: с густой золотистой шевелюрой и заметным издали родимым пятном над правым уголком рта. Одно время король косо на него поглядывал, опасаясь, что принцесса Элисса воспылает к нему страстью. К тому же при дворе ходили слухи об интересе некоторых особ к Мартиану. Однако чересчур официальные манеры сира Ариперта никак не могли понравиться Элиссе, которая всегда высмеивала этикет. Принцессе этот молодой человек казался глупым, а глупость, выдаваемую за благородное воспитание, она особенно не выносила. Однако Хлодвиг вовсе не считал Мартиана глупым: обладая безупречной исполнительностью, трудно проявить самостоятельность.
— Что скажешь, Ариперт? — Король кивком указал в спину уходящих.