Боевой выход

– А, – небрежно отмахнулся тот, подбрасывая очередную шашку, – второй день топлю…

– Ну-ну… – снова проговорил Ефимов. Переубеждать Васильевича, что-то уже единожды вбившего себе в голову, – напрасный труд.

Бросив на кровать разгрузку и стараясь не думать о горящем за спиной «топливе», Сергей взял полотенце, умывательные принадлежности и как можно скорее выбрался из столь взрывоопасного места. Подойдя к рукомойнику, он стал нарочито неспешно намыливать уже пятые сутки не видевшие мыла руки – по крайней мере, еще несколько минут жизни ему было обеспечено.

Старшине повезло: тротил кончился, так и не разворотив печи, а заодно и бессменно дежурившего около нее старшину на мелкие кусочки, и за отсутствием дров Васильевич перешел на обувь. Сперва он бросал в печь старые берцы (проваксенная кожа горела хорошо, с гудом), затем добрался до брошенных кем-то кроссовок, а следом, как ему показалось, до не нужных никому резиновых сапог. На вонь сжигаемой резины с улицы прибежал ничего не понимающий ротный.

– Василич! – взревел он, от самого порога видя в старшинской руке вторую половину резинового изделия. – Василич, ты что с моим сапогом собрался делать?

– Твоим? А я и не знал! – нисколько не чувствуя себя виноватым, старшина удивленно пожал плечами. – Гляжу – лежит один под кроватью, думаю, никому не нужен, валяется, значит. Один сжег, смотрю – второй нашелся.

– Василич! – ротный схватился за голову. – Тарандыка ты гребаный, сейчас дожди зарядят, я в чем ходить буду?

– Да у тебя что, берцев нету, вон две пары под кроватью валяются… или одна… – На этой фразе старшина крепко задумался.

– Василич! – уже буквально взревел ротный. – Если ты и берцы мои сжег!..

С этими словами Фадеев встал на одно колено и попытался заглянуть под кровать. Когда он с перекошенным от ярости лицом повернулся в сторону по-прежнему чадящей печки, Васильевича возле нее уже не было.

На этот раз боевое распоряжение на вторую группу не приходило на удивление долго. Сергей успел и отдохнуть, и погонять личный состав, повышая общую физическую выносливость, и на дне щебеночного карьера пристрелять по три раза оружие, и отработать несколько дополнительных тактических приемов. Одним словом, сделать все и даже больше, чтобы невольное безделье не превратилось в томительное занудство и не вылезло боком в виде какого-нибудь тупого чрезвычайного происшествия. И все же рядовой Гаврилюк, так ни разу на деле не применивший свои великие потенциальные снайперские задатки, в отсутствие находящегося на излечении Шадрина напился водяры, за что и был посажен на двое суток в зиндан, находящийся сразу же за машинами связистов. Глубокий, накрытый стальной, закрываемой на замок решеткой, находясь в тени, на задворках, он обладал одной неприятной особенностью: любое чмо, ни разу не ходившее на боевое задание, могло под покровом ночи подобраться к решетке и запросто, причем совершенно безнаказанно, помочиться на «героического» и, конечно же, совершенно случайно попавшего туда разведчика. Чем чмо обычно и пользовалось; да и, чего греха таить, шутки ради, чтобы только поржать, грешили этим и сами разведчики. Хотя вполне может статься, что только они этим и занимались, спихивая собственные «преступления» на своих менее боевых собратьев по службе.

Гаврилюку повезло: то ли ночи оказались слишком холодными и никому не захотелось тащиться на самые задворки, то ли такова была его счастливая звезда, но, вылезая на вторые сутки по сброшенной вниз веревке, он хоть и выглядел голодным, злым, до бесконечности продрогшим, пропахшим миазмами своих и чужих испарений, но одежда на нем оказалась совершенно сухой.

Скептически осмотрев своего бойца, Ефимов не нашел на его лице явных психических расстройств и, махнув рукой, отправил в баню – отмываться.

Раздосадованный на долгое отсутствие сколь бы то ни было значимых результатов, подполковник Трясунов начал использовать старый, но давно не применявшийся метод, заключавшийся в том, что когда одна группа эвакуировалась, ей на смену тут же высаживалась другая. Правда, пока и он не принес желаемого, но подполковник продолжал надеяться.