Боевые маршруты

- Только сообщите о себе, где находитесь, - подсказал я. - Иначе будут считать погибшим.

- Это мы сейчас, мигом. - И летчик бодро зашагал к штабному домику, откуда можно было позвонить по телефону.

- Да разве такой народ можно победить? - задумчиво спросил Ромазанов. И сам же ответил: - Никогда!

В этом я тоже был убежден не меньше Ромазанова. Да и весь остальной состав ни на минуту не сомневался, что, как ни тяжело нам сейчас, враг все равно будет остановлен, а затем разбит. Конечно, мы не думали тогда, что война протянется почти четыре года.

Самолеты тогда были дороже золота. Идут жаркие бон, мы несем потери, а восполнять их, по существу, нечем. Теми крохами техники, которые мы получали, заполнить брешь было невозможно. Я даже завел специальную тетрадь, в которой ежедневно отмечал, сколько же у нас остается боевых самолетов. По каждой дивизии, по каждому авиационному полку. Горько было сознавать, что цифры эти становились все меньше и меньше.

В тех условиях надежда была только на ремонтников. У них дни и ночи пропадали наши инженеры, политработники. Нередко они и сами становились у станков, брали в руки молоток, ключ, зубило, помогая мастерам в работе. Подлатали машину, вдохнули в нее жизнь, и снова она уходит в бой. Ни минуты простоя. Этой роскоши война не позволяла. Ремонтников отмечали наградами так же, как и летчиков. Они этого заслуживали. Нередко мастера-солдаты не уходили со своих рабочих мест сутками.

Однажды на наши настойчивые просьбы пришел наконец положительный ответ: вам направлена новая авиационная мастерская. Как же обрадовались главный инженер ВВС фронта военный инженер 1 ранга П. А. Лосюков и его заместитель И. Ф. Горохов: теперь дела с ремонтом машин пойдут живее.

Но не успела эта мастерская развернуться, как попала под воздушный налет. Посыпались бомбы и раскидали, разнесли драгоценное оборудование. Да еще шестерых квалифицированных специалистов потеряли: двух убило, четырех ранило.

Когда мне доложили об этом, я напустился на инженеров:

- Как же вы не сумели ее сберечь?

- Все сделали как надо, - сокрушенно развел руками Лосюков. - Мастерская развернулась в лесу, сверху машины закидали ветками. Как немцы о ней пронюхали -- ума не приложу.

Лосюков и Горохов были квалифицированными инженерами. Их энергии, предприимчивости мы во многом обязаны тем, что самолетный парк поддерживался на уровне, позволявшем выполнять боевые задачи. Когда приходилось отступать, Лосюков и Горохов принимали энергичные меры, чтобы ни одной машины на аэродромах не осталось. Те, что не поддаются ремонту, уничтожали. С остальных неисправных машин снимали крылья, фюзеляжи их подцепляли к тракторам и грузовым автомашинам и отправляли в тыл.

В один из октябрьских дней после утомительного ночного перехода наш штаб остановился возле небольшой деревушки в лесу. Неподалеку на поляне приземлилось несколько связных самолетов.

- Слетайте-ка, - говорю Лосюкову, - и лично проверьте, не забыли ли что в спешке эвакуировать с ближайших аэродромов. А попутно посмотрите, по каким дорогам и в каком направлении движутся машины-заправщики.

Лосюков взял с собой инженера Крюкова. Сели они в трехместный По-2 и поднялись в мглистое небо. Потом я себя крепко ругал, что послал его на задание. В конце концов, можно было направить кого-то другого. Но разве все обстоятельства того тревожного времени можно было учесть?

...Где-то над Брянскими лесами на маленький беззащитный самолет набросился Ме-110. Фашисты тогда шныряли по всем направлениям, не давали нам покоя ни днем ни ночью. Наш летчик круто развернул самолет и ушел от погони в облака. Спустя какое-то время он снизился и приземлился на лесной поляне. Лосюков и Крюков помогли летчику упрятать машину под кроны деревьев.

Прошло минут двадцать. Немец в небе больше не появлялся. Тогда По-2 снова взлетел, и (надо же такому случиться) из облаков вынырнул тот самый Ме-110. Спикировав, он зашел в хвост нашему самолету и полоснул по нему длинной пулеметной очередью. Самолет вспыхнул. Лосюков почувствовал, как обожгло плечо (пуля прошла навылет), во рту стало солоно. Оказывается, другая пуля разорвала губу и выбила несколько зубов. Летчик направил машину вниз и приземлился на первой попавшейся площадке.

- Не помню, - рассказывал мне несколько лет спустя Лосюков, - то ли меня при ударе о землю выбросило из кабины, то ли, собрав силы, сам вывалился. Только чувствую - горю. Начал кататься по траве, чтобы сбить пламя. Вижу, бежит, пылая, как костер, Крюков и дико кричит. Его, видимо, облило бензином. Признаюсь: страшно было смотреть на этот живой факел. Вот он словно обо что-то споткнулся, упал и замер. Сгорел заживо. Сгорел, не успев выпрыгнуть из кабины, и летчик.

Сознание меня покинуло. Очнулся в вагоне. Оказывается, кто-то меня, обгоревшего, подобрал, доставил на ближайшую станцию и сунул в проходящий санитарный поезд.

Мне удалось разыскать главного инженера в Тамбове, в госпитале. Выделил для него самолет, переправил в Куйбышев, подальше от фронта, и там, много месяцев спустя, Лосюков встал на ноги.