Боевые животные

„Эх вы, — кричит, — такие-сякие, тоже хвалятся… а того не знаете, что если все ваши охоты продавать, да вас туда же на придачу, — так и то не хватит купить одного моего кобеля, хоть бы вот этого Грубияна! Жив, — кричит, — не хочу быть, ежели изо всех ваших охот одни ноги поравняются с моим кобелем!“

А на тот грех вышел к нам панский дворецкий да и услыхал эту похвальбу. Он и поставь себе в обиду, что над его паном мелкий шляхтич насмехается. Теми же пятками побежал он во дворец. „Так и так: шляхтич Стоцкий осрамил“. А все господа (за обедом) были уже в переборе. Даже в лице переменился Тышкевич, ударил золотой кубок об пол, закричал во всю голову (Паны повскакивали, стали было и шаблюги свои вытаскивать, немного не дошло до ножей): „Веди сюда Стоцкого и кобеля его тащи во дворец!“

В одну секунду их поставили перед (Тышкевича) очи. И точно, кобель сильно хорош был, словно из чугуна вылит. Однако господа стали спорить. Кто кричит: „Моя сука лучше!“, кто свою свору выставляет. Один говорит, что у Глубияна голова велика; другие кричат, что у него задние ноги коровьи, а иные, прихмелевши, и невесть что кричат.

Стоцкий же запустил руки за кушак, задрал усы кверху, да и ходит петухом… вдруг подскочил к Тышкевичу, как взялся себе в грудь кулаком колотить да кричать: „Если хоть одна собака ваша поравняется на зайце с Грубияном, али прежде моего завалит матерого волка, я, — говорит, — согласен, чтобы и самого меня затравили собаками, лишусь я фольварка и своей шляхетской вольности. Только вы, господа, выставляйте заклады какие следует!“

Через какой-нибудь час усадьба, да и все местечко пана Тышкевича тронулось в поле, куда повели свор до сорока лучших собак и привезли садок с зайцем. Заяц тот был не абы какой, а такой бегун, что уже два года ото всех собак отыгрывался… резвяк да увертник! Его еле-еле в тенета поймали. Поставили садок на жнивьях, сравняли охотников (борзятников), а паны верхами — во они куда отъехали, чтобы им виднее было; и паночки, кои верхом, кои в каруцах (экипажах). Смотрим, и пан Стоцкий трусит рысцою со своими кобелями… словно его не касается. Скомандовали: „Раз, два, три!“ и пустили зайца, как крикнули на него, ухнули, о боже мой милостивый! — воскликнул старый рассказчик, охватив голову руками. — Чисто вроде анчихриста понесся заяц! Собаки вложились за ним со всех свор, кучей спеют к нему… Сперва и стали было спеть, особливо панские… одна сука половая — и-их, удалая! — дальше всех откатилась, совсем было угнала… да пронеслась. А там еще два кобеля совсем было присунулись к нему… нет! Куды тебе!.. завольничал, куцая шельма, ничего в резон не принимает. Протравили! Срам! А заяц стал подхватывать к кустам… без угоночки ото всех свор отыгрался! Глянул я так-то, а Стоцкий своих кобелей и пускать не думал, сидит в седле, пригнулся и все сорок свор за ним веревочкой вытянулись. Тут Стоцкий и показал удаль. Долго, батюшка, я на свете живу, — воскликнул Семеныч, — насмотрелся, живучи на свете, — но такой оказии по сие время не видал! Только гикнул Стоцкий — и пропал! И откуда что взялось, до сих пор понять не могу. Лошаденка его соколом сорвалась с места — и нет никого! А оба кобеля, ухо в ухо, рядом лезут, уже взялися обходить передних собак… всех пересчитали. А Грубиян сильно зазлобился и стал резво выдвигаться из-за сероухого. Да и заяц на одних задних ногах несется, словно на крыльях летит. Совсем злыми ногами стал Грубиян допрашивать его, подобрался, разом добросился и вздернул кверху (русака). Тут уже всякий мог понять, кобели Стоцкого с ушей оборвали всех собак, а особливо Грубиян. Один пан с великой досады тут же застрелил пару лучших кобелей, а пан Тышкевич… за Грубияна давал пятнадцать тысяч чистою монетою и любую свору в придачу. А Стоцкий только в грудь себя колотит да кричит: „Легче мне жизни лишиться, нежели такого сокровища!..“… Паны взялися Стоцкого величать, пьют, гуляют… Так всю ночь и прокружились с ним.

Наутро пошла охота в Пущу, верст за двадцать. Обоз и фургоны раньше были там, кричане давно были расставлены, где следует, и тенета протянуты поперек леса. Несколько статей гончих с их доезжачими, выжлятниками, отхлопщиками тоже стояли в разных местах. За главного доезжачего объявили Крюка, что шел при стае самого Тышкевича.

Охота вышла на славу: зайцам и лисицам сметы не было, захватили и коз диких порядочно, двух оленей, лося, молодого зубренка, трех кабанов, а об волках и толковать нечего. Стали станом на полях, разбили палатки, распалили костры. Недалече на острове он ночью подвыл волков, откликнулись три матерых и два прибылых.