Бог Боли

У меня нет другого выбора, кроме как сделать это. Он собирает сперму, стекающую по моему подбородку, и вливает ее мне в губы, заставляя слизывать каждую каплю.

Когда он кончает, он поднимает меня за волосы и прижимает мое тело к своему, целуя меня.

Нет, он пожирает меня.

Он слизывает все до последней капли спермы с моих губ, с моего языка, а потом еще и еще. Он опустошает меня, пожирает меня, взрывает меня изнутри.

Я пытаюсь поцеловать его в ответ, но он как зверь. Я никак не могу сравниться с ним по интенсивности. Поэтому я позволяю ему пировать на мне и погружаюсь в извращенный, эротический образ того, как он пьет свой вкус с моих губ.

Когда мы наконец отстраняемся друг от друга, я качаюсь назад, и его рука обхватывает мою талию, удерживая меня на ногах.

Его нос трется о мои волосы, и с его губ срывается благодарный стон.

— Хорошая девочка.

Волосы на моем теле встают дыбом, и я удивлена, что не растаяла в его объятиях.

Черт возьми. Неужели эти два слова должны так заводить?

— За это ты должен мне как минимум три свидания, — ворчу я.

Мое тело замирает, когда происходит то, чего я никогда раньше не видела.

Крейтон откидывает голову назад и смеется.

Это искренний и счастливый смех, от которого у меня подгибаются пальцы на ногах.

И я думаю, что, может быть, я слишком глубоко увязла в этом чудовище.

Настолько глубоко, что я сделаю все возможное, чтобы понять его.

Даже если ему это не понравится.

Глава 17

Крейтон

— Ты призрак?

Вопрос сопровождается пинком в бок, тычком и тонким толчком, сваливающим меня с кровати.

Я падаю на пол с грохотом и стону, когда сажусь, а затем смотрю на своего сумасшедшего кузена.

Лэндон ухмыляется и делает прямоугольник большими и указательными пальцами.

— Идеальное выражение. Ты — материал для искусства, Крей-Крей. Как насчет того, чтобы поработать моделью для меня?

— А может, ты перестанешь спрашивать меня об этом?

— Не сейчас, когда ты можешь передумать. — Он садится на мою кровать — ту самую, с которой он меня выгнал, — и смотрит на меня снизу вверх. — Ты не ответил на мой вопрос. Я чувствую призрачные вибрации.

— Разве это не я должен их чувствовать? — я встаю, сбрасываю его с кровати, смотрю, как он падает, потом сажусь так, чтобы именно я смотрел на него сверху вниз. — Ты тянешь время, чтобы не давать мне информацию, о которой мы договорились.

— Не лицо, ты, чертова скотина, — ругается он, улыбаясь. — И я не тянул время, я просто собирал пазл, чтобы составить общую картину. Я не могу ничего раскрыть, пока все кусочки не окажутся там, где должны быть.

С самого детства Лэндон и Илай были одержимы шахматами и делали все возможное, чтобы победить. Они доходили до того, что бросали вызов папе, дяде и дедушке Джонатану. Это самые сильные шахматисты, которых мы знаем.

Им удалось выиграть и у дяди, и у дедушки — у последнего, я думаю, потому что он им позволил.

Но папа остается действующим чемпионом.

Они также никогда не выигрывают друг у друга. На самом деле, Илай и Лэн до сих пор играют в игру, которую они начали много лет назад.

Лэндон, в частности, всегда рассматривал мир как свою шахматную доску, а людей на ней — как своих пешек.

В том числе и меня.

И хотя мне на это наплевать, пока я получаю то, что хочу, кое-что не дает мне покоя с момента пожара.

Лэн внимательно наблюдает за мной, прежде чем бросить свой вес на кровать напротив меня. Убедившись, что я его не пну, он улыбается, как гад.

— Я тут думал, — говорю я.

— О? Как ты нашел время для этого между чрезмерным сном и едой, достаточной для целой армии?

— Ты стоял за пожаром, который сжег лагерь Язычников?

— Разве ты не слышал? Они обвиняют в этом Змей. Мерзкая кучка. И ядовитые, насколько я знаю.

— Это ты их подставил?

— Я похож на человека, способного на такие сатанинские поступки? — когда я молчу, он усмехается. — Отлично, я способен на это и даже больше, так что кто знает? Если события можно фальсифицировать, то почему бы и нет?

Я поднимаюсь на ноги и тащу его за собой, почти задушив его своей хваткой за воротник.

— Мне плевать на твои планы или их отсутствие, но ты ни при каких обстоятельствах не подвергнешь Аннику опасности снова.

Его лицо синеет от недостатка кислорода, но вместо того, чтобы бороться, его ухмылка расширяется, превращаясь в настоящую чудовищную.

Я отпускаю его, когда нахожусь на грани того, чтобы задушить его до смерти. Этот ублюдок ненормальный, и если бы я его не отпустил, то, скорее всего, убил бы его, а он бы и не пошевелился.

Не то чтобы Лэндон не был жестоким, он был, но это происходило на его условиях, а не на чьих-то еще.

Я, честно говоря, понятия не имею, что отец в нем нашел и почему он решил лично его воспитывать. Он ненормальный.

И это о чем-то говорит, учитывая наши с Илаем характеры.

Лэндон падает на кровать, эта жуткая постоянная ухмылка все еще на его лице.

— Как бы у тебя был шанс стать прекрасным принцем, если бы она не была в опасности?

— Так ты стоял за этим? — я снова протягиваю к нему руку, он уворачивается и скатывается с кровати.