Бог бросил кости. Том 2 (СИ)

— Вы правда хотите атаковать Атексетес? Даже при том условии, что за горизонт вокруг него нельзя будет отступить, если всё станет слишком плохо? Нам придётся довести бой до конца, живыми или мёртвыми.

Франц кивнул.

— Да, я хочу. Более того, я сам поведу вас в бой.

— Не знал, что вы умеете сражаться, — Персиваль приподнял уголки рта.

— У меня ещё много для тебя сюрпризов, друг мой, — Франц повёл ладонью перед собой. — Видишь ли, Персиваль… Я узнал от Эйонгмера немного, но важное он передать сумел. Эта битва, возглавленная Богом Разума, знаменует конец первой главе Войны. Я знаю, что потери будут меньше, чем многие ожидают. Знаю, что сам буду жить. И знаю, что будет дальше — в самом конце, когда Зодчий Вселенной явит себя…

Персиваль кивнул. Он пытался понять, как себя может чувствовать человек, который знает, что его ждёт в будущем, и не может на это повлиять — но ему не было подвластно постичь тягость давления трёх тысяч лет этого знания. Три тысячи лет Агмаил жил с мыслью: что бы он ни делал — исход предрешён. И сейчас он готов ринуться в бой, прорваться за точку невозврата, где его ждёт враждебная неизвестность — но готов лишь потому, что знает, что победит. Не может быть иначе.

— Всё верно, Персиваль, — проговорил Франц, мечтательно посмотрев куда-то наверх, где на кольце станции видны были отблески солнечного света. — Его пророчества — это моё проклятье. Эйонгмер поступил крайне жестоко, рассказав мне всё; но если бы не рассказал — мир бы погиб.

— Вы не объяснили это адмиралу, верно?

— Я надеялся, что он поймёт, но не подталкивал его. Видишь ли, чем больше люди знают, тем больше думают лишнего. Виллафрид — человек дела, и ему лишние мысли ни к чему.

Персиваль нахмурился, задумавшись.

— Но ведь Лориан знает, — вспомнил он.

— И ты, верно, догадываешься, почему, — Франц с грустью посмотрел на Персиваля. Рыцарь проанализировал факты и ничего не ответил, лишь кивнув.

Стекло окна станции было тёплым. Изнутри его согревал комнатный воздух, а снаружи уберегал от охлаждения безжалостный вакуум, где не было места ничему, что могло бы нести тепло. Этот вакуум был подобен дыханию смерти — медленно и неотвратимо он запекал в жаре лучей света спутники у Микаты, ближней к солнцу планеты, и так же медленно замораживал дальние космические аппараты, чьё инфракрасное излучение уносило больше энергии, чем те потребляли. Вакуум вершил судьбы всех, кто был слишком близко или слишком далеко, и лишь в небольшой области, где жили своей жизнью Кубус и Левен, люди были способны выжить, чтобы осознать его безжалостность.

— Я мог бы вечно сидеть у окна, наблюдая за неизменностью мира, — мечтательно сказал Франц. — Но вечного в жизни немного. Точно так же я смотрел в окно своей обители, мимо пролетали дни, ночи, годы, люди один за другим сменяли тех, кто уходил на покой. Именно тот мир казался мне неизменным. В предопределённости его судьбы я видел прекрасное, но те времена прошли.

Франц поднял с пола трость и плавным движением поднялся на ноги.

— Я позвал тебя не просто так, Персиваль, — сказал он. — Ведь всё меньше у меня шансов скрестить с тобой мечи.

Персиваль выдохнул воздух — это единственное, что осталось от давно забытого им смеха. Пять минут капитан Железных Рыцарей и Бог Разума разминали мускулы, готовясь к поединку. Франц никогда не говорил, что умеет фехтовать — но спорт, получивший поддержку Бога Разума, не мог быть выбран наугад. Персиваль догадывался, почему Франц вызвал его на дуэль сейчас, а не в дни спокойствия, и почему выбрал именно его. Не надо было быть великим рационалистом, чтобы понять: Франц знает, что конец близко. Этот поединок — прощальный подарок.

— Ты вернёшься из-за горизонта Атексетеса, Персиваль, — говорил Франц, выполняя хитрые упражнения руками. — Но будь готов к тому, что возвращаться будет некуда.

Закончив разминку, Персиваль закрыл глаза и сосредоточился. В тумане воздуха, откуда зормильтоновский модуль вампиром выпил энергию, вокруг Рыцаря появился спортивный доспех. Выхватив из ниоткуда меч, Персиваль принял боевую стойку.

Франц же глубоко вздохнул и поставил трость на пол: та не шелохнулась, когда он её отпустил. Белая одежда Бога Разума изменяла свою форму и цвет: широкая мантия окрасилась в чёрный, ремень глубокого синего цвета стянул её в талии; рукава, раньше просторным убором скрывавшие контуры рук, стали гораздо уже, очерчивая предплечье и локоть. И совершенно иной человек явился перед Персивалем, беспросветным мраком образа угрожающий с противоположного конца комнаты. Даже выражение лица, казалось, не было прежним — на место умиротворённого спокойствия встала холодная решимость, глаза словно сияли фиолетовым огнём — и лишь стального цвета волосы, собранные в хвост на затылке, напоминали о прежнем Агмаиле. Трость прыгнула ему в руку, на лету превратившись в изящный спортивный меч.