11 апреля.
Великая среда. Сегодня и была, может быть, первая настоящая в моей жизни исповедь. Я рассказала не только про Алешу, но и про все, что было со мной до крещения. О чем никогда никому еще не рассказывала. И до сих пор я в каком-то благоговеином ужасе и вдруг наставшей после исповеди глубине: как важно все, что происходит. Как каждое мгновение происходит что-то. Доброе или злое. И надо будет дать ответ. Как страшно мне было сегодня. Но я все-таки сказала. И как тут же переменился отец Антоний, весь вдруг раскрылся навстречу, не стал удаляться от меня, такой грешной, а наоборот — и это тепло обожгло.12 апреля.
Великий Четверг. Причастилась первый раз после того, как не причащалась почти три недели. Охватила забытая благодатная радость.После этого пошла в универ, сказала Алеше, что встречаться с ним больше не буду. Он взял сигарету и начал прижигать себе руку, там, где вены. Выжег прямо у меня на глазах несколько точек, для буквы «Н». Значит, «Нюшик». Я заплакала, просила перестать. Он выкинул сигарету, повернулся и пошел сквозь сачок к выходу. Смотрела ему в спину, не шевелясь. Потом тоже оделась и пошла домой. И пока ехала в трамвае, благодать, такая густая, как мед, которая началась вчера и не кончилась сегодня, начала вдруг топить и растапливать это ужасное горе.
15 апреля.
Ходили с Глебом на Пасхальную службу. Выбрались с крестным ходом на улицу — а там море огней в сладкой тихой темноте. У каждого в руке по леденцу-свече. Деревья не шелохнутся, ни ветерка.И сначала слабое, а потом все крепче пение «Воскресение Христово видевшее…» — словно поднимается широкая волна. «Христос воскресе!» И на едином дыхании ответ: «Воистину». Все стали вдруг как одна большая душа, все страдали вместе с Господом и вместе потом воскресли…
После службы батюшка подарил мне яичко с голубыми цветами. Упросила Глеба не провожать меня и шла одна долго-долго пешком до самого дома. Совсем не боялась, ночь была такой ясной и спокойной, на небе горели звезды, а потом на глазах стали гаснуть. И такой родной теперь в этом смысл: Христос воскресе!
18 апреля.
Попросила благословения у батюшки на ежедневное чтение акафистов. Батюшка не благословил.— Сосредоточься пока на утреннем и вечернем правиле, чтобы постигать каждое слово, ничего не упустить.
— Как это так — вы все время говорите мне поменьше молиться, а у апостола Павла сказано: «Непрестанно молитесь».
— Ты не дочитала, там еще сказано про мягкую и твердую пищу. Тише едешь, дальше будешь. Шаг вперед, два шага назад. Там же сказано.
— Это не там!
— Там, там, — отец Антоний прячет в усы улыбку.
23 апреля.
Леша пришел ко мне сегодня вечером в гости, был немного пьяный, просил прощения, сказал, что очень любит меня, и что в этом мире у него нет никого дороже. Я слушала его спокойно, как сестра, утешала. В конце встречи он одними губами спросил: «Можно обниму?». В глазах у него стояли слезы… И опять мы сидели у меня в комнате, обнявшись, целовались, наверное, целый час, пока родители не пришли с работы.29 апреля.
Батюшка наложил на меня епитимью. Первый раз в жизни. И в первый раз был со мной очень жестким. Он сказал мне, что это — блуд. Что блудники Царства Божия не наследуют и что причащаться мне пока нельзя. И чтоб каждый день по земному поклону утром и вечером со словами «прости Господи!». До Вознесения. Говорил и даже не смотрел на меня, весь прям дышал строгостью и, по-моему, даже неприязнью.Но почему-то сквозь печаль прорывается и радость, что отец Антоний так заботится обо мне. Наказание — тоже любовь.
30 апреля.
Попрощалась с Алешей навсегда. По телефону.2 мая.
Родители зовут на выходные на дачу, там надо работать, копать и сеять, но ведь в субботу и воскресенье службы. Попыталась отказаться, они обиделись. Поделилась этим с Батюшкой. Он ответил: любовь выше всего. Надо обязательно поехать, помочь и утешить их. А я терпеть не могу этих огородных работ! И все время внутри заноза — Леша, Леша, Лешенька, не могу без тебя.20 мая.
Алеша, кажется, совсем ушел из моего сердца, и я догадалась вдруг, почему. Спросила батюшку:— Отец Антоний, а вы молились, чтобы у меня с Алешей все нормально кончилось?
— Аня… — посмотрел на меня почти с мукой. И больше ничего не сказал.
27 мая.
Сегодня вспомнила свое давнее увлечение, повторявшееся и после крещения, призналась в нем Батюшке.— Курила? — неподдельное изумление.
— Да разве это грех?
— А разве добродетель?
Удивительно — что бы ни говорил Батюшка, как бы ни ужасался, тревожился, он всегда за тебя, на твоей стороне, против грехов, но за тебя, за твою душу. И хорошо, что часто сквозь серьезность проступает веселость, он любит пошутить.
29 мая.
Сегодня я вошла в храм возбужденная, с шумной солнечной улицы, довольная своим чудесным настроением.— Отец Антоний, я сейчас так радуюсь! — и жду поощрения.
— Ну и замечательно.
— А как же «многими скорбями»…
— А ты думаешь, все твои скорби кончились? — глаза у него смеются.