Бог Ярости (ЛП)

Я вижу его сквозь мутный красный свет, мои веки почти закрываются.

— Малыш, пожалуйста… пожалуйста… — умоляет он прерывающимся голосом, и я вижу слезы в его прекрасных глазах.

Глазах, которые я превратил в пустоту.

Глазах, которые я уничтожил.

— Пожалуйста, не уходи, малыш, пожалуйста… не оставляй меня… пожалуйста… останься со мной… останься со мной… ты должен остаться со мной… — его губы касаются моего лба, носа, щек, рта.

Он что-то кричит в сторону двери, но я не слышу его слов из-за звона в ушах.

Я протягиваю к нему руку, желая в последний раз коснуться его волос.

Прости меня.

Слова на кончике моего языка, но из них не выходит ни звука.

Моя рука падает, когда чернила поглощают меня целиком.

Наконец-то все закончилось.

Глава 37

Николай

Когда я был молод, я понял, что мое восприятие мира отличается от восприятия других людей моего возраста.

Насилие бурлило в моих венах и ослепляло перед реальностью. Я видел жизнь сквозь красные линзы, и мне это нравилось. Нет, мне это чертовски нравилось.

Я гордился тем, что отличаюсь от других, что прохожу через испытания, к которым многие не осмеливаются подступиться. Я никогда не чувствовал себя подавленным своей ориентацией, своими предпочтениями или наклонностями. Более того, я носил их как знак чести и выставлял напоказ.

Быть би — это не повод для стыда, как сказала мне мама давным-давно.

— Это отличает тебя от большинства, но ты всегда был особенным, сынок. Всегда, — сказал папа.

Я тоже всегда чувствовал себя особенным, как будто могу идти все глубже и глубже, все выше и выше, и ничто меня не остановит.

Впервые я не чувствую себя особенным.

Впервые я наблюдал, как моя жизнь рушится вокруг меня, когда стоял в руинах, окруженный яркой кровью.

Она была повсюду — на его шее, на рубашке, на руках, на полу, на мне.

Везде, блять, везде.

Я нахожусь посреди зоны ожидания больницы, но все еще вижу, как она капает на пол, когда я нес Брэна на руках. Я все еще вижу его пастообразную белую кожу и слышу призрачный звук, который вырвался из его горла, прежде чем он закрыл глаза.

Он пролежал в операционной семь часов. Семь гребаных часов, и медсестра дважды приходила брать у меня кровь. Дважды.

Семь часов, а я ни на дюйм не сдвинулся со своего места перед дверью в операционную. Медсестре пришлось выйти сюда, чтобы перевязать мне руку, потому что я ни разу, блять, не двинулся.

Семь часов я слышал плач Астрид. Глин и Лэн прилетели с острова, как только узнали новости, и прибыли пару часов назад.

Глин обнимала свою маму и плакала. Лэн и Леви сейчас стоят рядом со мной, закончив в миллионный раз вышагивать по коридору. Леви вез нас в больницу как сумасшедший, а я держал Брэна на коленях на заднем сиденье, не переставая давить на его шею.

Кровотечение так и не остановилось. Даже на время. Чем больше времени проходило, тем ближе я был к тому, чтобы потерять его.

Я никогда не забуду, как ослабевал его пульс под моими пальцами, как я целовал его синие губы и просил, умолял, молил Бога, в которого никогда не верил, вернуть его мне.

Я сделаю все, что угодно, если ты вернешь его.

Если бы он попросил взамен мою жизнь, я бы выложил ему свои кишки на блюдечке.

Я не хочу жить без него.

Я не могу жить без него.

— Что я говорил, папа? — ужасно спокойный голос Лэндона прорывается сквозь удушающую тишину. Он звучит собранно, но я никогда в жизни не видел его взволнованным. Я никогда не видел, чтобы всемогущий Лэндон Кинг дрожал от ярости, как тогда, когда я показал ему то видео.

Я показал его Астрид и Леви, как только Брэна увезли на каталке на срочную операцию. Им пришлось вызвать какого-то крутого хирурга, специализирующегося на восстановлении нервов.

Мой Брэн держал эту боль при себе восемь гребаных лет, чтобы защитить их — своих гребаных родителей, брата и сестру и весь мир. Я, блять, не филантроп. Я сунул им в лицо это видео, чтобы они увидели боль, которая стала настолько сильной, что ему пришлось резать себя, чтобы покончить с ней.

Я стоял и смотрел, как он засовывает кусок стекла себе в шею, и чувствовал, как мир накренился вокруг своей оси под моими ногами.

Его тело было не единственным, что упало на землю. Мой рассудок тоже, и он все еще там, барахтаясь в его крови, задыхаясь и не в силах подняться обратно.

Астрид упала в обморок, увидев это видео. Леви выглядел так, будто его сейчас стошнит, но он, как и я, досмотрел его до конца.

Лэндон трясся от ярости. Его лицо было красным, кулак сжимался и разжимался, а верхняя губа приподнялась в оскале, как сейчас.

— Что, блять, я говорил, папа? — повторил он отрывистым тоном. — Я говорил, что ты не должен перед ним заискивать. Я говорил, что он гребаный айсберг, который скрывает больше, чем показывает. Говорил, что его нужно, блять, подтолкнуть, но нет. Ты верил в пространство. Ты верил в то, что с ним нужно обращаться в перчатках, в мир, любовь и гребаное понимание. Посмотри, к чему это привело!