Бог-Император Дюны

— Пожалуйста, любимый. Я чувствую, что для меня это важно.

— Я высказал Молки предположение, что, возможно, есть такие вещи, которые людям не следовало бы изобретать.

— И это все?

— Нет, — неохотно ответил он. — Мои слова его рассердили. Он сказал: «Ты воображаешь, в мире без птиц люди не изобрели бы летные аппараты. Какой же ты дурак! Люди способны изобрести, что угодно!»

— Он назвал тебя дураком? — в голосе Хви прозвучало глубокое потрясение.

— Он был прав. И, хотя он отрицал это, он говорил правду. Он научил меня тому, что есть основания для бегства от изобретений.

— Значит, Ты страшишься икшианцев?

— Конечно, страшусь! Одно из их изобретений может стать катастрофой.

— И что бы Ты тогда смог предпринять?

— Бежать быстрее. История — это постоянная гонка между изобретением и катастрофой. Помогает образование, но его одного никогда не достаточно. Ты тоже должна бежать.

— Ты делишься со мной своей душой, любимый. Ты это понимаешь?

Лито отвел от нее взгляд и пристально посмотрел на спину Монео, на движения мажордома, так явно выдающие попытки утаить происходящее в нем. Процессия миновала первый плавный спуск Стены. Монео шел своим обычным шагом, переставляя ноги одну за другой, с четким пониманием, куда он всякий раз ставит ногу, но появилось и что-то новое.

Лито заметил, что Монео уносится куда-то прочь, что ему мало того, чтобы идти рядом с укрытым в чужеродной плоти лицом Владыки, больше не старается стоять на уровне судьбы своего повелителя. К востоку ждал Сарьер, к западу — река, плантации. Монео не глядел ни влево, ни вправо. Он прозрел иную цель своего назначения.

— Ты не ответил мне, — сказала Хви.

— Ты уже знаешь ответ.

— Да. Я начинаю кое-что о Тебе понимать, — сказал она.

— Я могу ощутить кое-какие Твои страхи. И, по-моему, я уже знаю, каково оно, то место, в котором Ты живешь.

Он метнул на нее восхищенный взгляд и встретил ее пристальный взор. Это было изумительно. Он не мог отвести от нее глаз. Ею до глубины души пробрало страхом, он чувствовал, что его руки начали подергиваться.

— Ты живешь там, где соединены страх перед бытием и любовь к бытию, все в одном человеке, — сказала она.

Он мог только сощуриться.

— Ты — мистик, — сказала она, — мягок к самому себе только потому, что, пребывая в самом центре нашего мироздания, смотришь вовне так, как другие смотреть не могут Ты страшишься приобщиться к этому, и все же, больше всего другого, ты этого хочешь.

— Что ты увидела? — прошептал он.

— У меня нет ни внутреннего зрения, ни внутренних голосов, ответила она. — Но я увидела моего Владыку Лито, чью душу я люблю, и знаю теперь то единственное, что Ты воистину понимаешь.

Он оторвал от нее взгляд, страшась того, что он может сказать. Дрожь его рук передавалась всему его переднему сегменту.

— Любовь — вот то, что Ты понимаешь, — продолжала она. — Любовь, и в этом все.

Его руки перестали дрожать, по обеим его щекам скатилось по слезе. Когда слезы соприкоснулись с его оболочкой, вырвались тонкие струйки голубого дыма. Он ощутил жжение и был благодарен боли.

— У Тебя есть вера в жизнь, — произнесла Хви. — Я знаю, мужество любить может существовать только при такой вере.

Она протянула левую руку и смахнула слезы с его щек. Его удивило, что оболочка не закрыла рефлекторно его лица, предотвращая прикосновение, как это обычно бывало.

— А ты знаешь, — спросил он, — что с тех пор, как я стал таким, ты — первый человек, касающийся моих щек?

— Но я знаю, кто Ты есть и чем Ты был, — сказала она.

— Чем я был… Ах, Хви. От того, чем я был осталось лишь это лицо, а все остальное потеряно в тенях памяти… сокрыто исчезло.

— От меня не сокрыто, любимый.

Он поглядел прямо на нее, не боясь больше смотреть ей глаза в глаза.

— Неужели икшианцы понимают, что они создали, сделав тебя?

— Уверяю тебя, Лито, любовь души моей, — не понимают. Ты первый человек, единственный человек, которому я когда-либо доверялась до конца.

— Тогда я не буду скорбеть по тому, что могло бы быть, — сказал он. — Да, любовь моя, я разделяю с тобой мою душу.