Бог-Император Дюны

— Дункан, — сказал Монео, — это совершенно нормально для молодых женщин, как, впрочем, и для молодых мужчин, испытывать чувство полового влечения к Представителям своего пола. Большинство из них перерастет эти влечения.

— Их надо искоренить!

— Это часть нашего наследия.

— Искоренить! И это никакое…

— О, успокойся. Если ты попытаешься искоренить это силой, то порок расцветет еще более пышным цветом.

Айдахо в ярости уставился на Монео.

— И после этого ты говоришь, что не знаешь, что происходит в Пустыне с твоей собственной дочерью?!

— Сиона проходит испытание, я же сказал тебе.

— Но что означает это испытание?

Монео прикрыл глаза руками и вздохнул. Он опустил руки и подумал, что заставляет, себя связываться с этим глупым, опасным и древним человеком.

— Это означает, что она может умереть.

Айдахо отпрянул, гнев его немного остыл.

— Как ты мог допустить?

— Допустить? Ты думаешь, что у меня был выбор?

— Каждый человек может сделать выбор!

Горькая усмешка коснулась губ Монео.

— Как так получилось, что ты оказался глупее всех других Дунканов?

— Других Дунканов! — повторил Айдахо. — Как умирали эти другие, Монео?

— Так, как мы все умираем. Они выпадали из связки времен.

— Ты лжешь. — Айдахо цедил слова сквозь стиснутые зубы, костяшки пальцев руки, сжимавшей рукоять ножа, побелели.

Монео продолжал говорить мягко и вкрадчиво:

— Берегись. У меня тоже есть границы терпения, особенно сейчас.

— Это гнилое место! — крикнул Айдахо. Он обернулся и окинул взглядом коридор. — Там происходят вещи, которые я не могу принять!

Монео невидящим взглядом посмотрел в ту же сторону.

— Ты должен повзрослеть, Дункан. Должен.

Рука Айдахо застыла на рукоятке ножа.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Сейчас очень неустойчивое время. Всего, что может вызвать его волнение, надо всячески избегать… этого просто нельзя допустить.

Айдахо с трудом удерживался от того, чтобы не ударить мажордома. Его удерживало нечто загадочное в поведении Монео. Однако были сказаны слова, которые нельзя было пропускать мимо ушей.

— Я не незрелый ребенок, как ты, может быть…

— Дункан! — Монео впервые повысил голос почти до крика. От неожиданности Айдахо выпустил из руки нож, а Монео продолжал: — Если твоя плоть стремится к зрелости, но что-то удерживает ее, то на этой почве развиваются отклонения в поведении. Иди.

— Ты… обвиняешь… меня… в?..

— Нет! — Монео указал рукой вдоль коридора. — О, я знаю, что ты там видел, но это…

— Две женщины, слившиеся в страстном поцелуе! Ты думаешь, что это не…

— Это действительно не важно. Юность пробует свою силу множеством способов.

Айдахо, едва сдерживая себя, качнулся вперед на носках.

— Очень рад узнать это о тебе, Монео!

Да, это очень хорошо, но я тоже узнавал кое-что и о тебе, причем несколько раз.

Монео с наслаждением следил, какое действие оказали на Айдахо его слова. Дункан был потрясен. Гхола никогда не могут избавиться от чар того, что делали до них Другие гхола.

Айдахо заговорил хриплым шепотом:

— И что же ты узнал?

— Ты научил меня одной очень ценной вещи, — сказал Монео. — Все мы стремимся реализоваться, но если что-то тормозит нас, то мы ищем выхода в боли — мы или ищем ее для себя, или причиняем ее другим. Особенно уязвимы в этом отношении подростки.

Айдахо вплотную приблизился к Монео.

— Я говорю о сексе!

— Конечно.

— Ты обвиняешь меня в том, что я подросток…

— Да, это так.

— Я перережу тебе…

— Заткнись!

В голосе Монео не было нюансов Голоса Бене Гессерит. но в нем была привычка повелевать, и Айдахо подчинился.

— Прости, — сказал Монео. — Но я очень расстроен из-за того, что моя единственная дочь… — он осекся и пожал плечами.

Айдахо дважды глубоко вздохнул.

— Вы все здесь сошли с ума! Ты говоришь, что твоя дочь может умереть и, однако…

— Ты глупец! — рявкнул Монео. — Ты что, не понимаешь, что мне нет никакого дела до твоих мелких забот! Твои глупые вопросы и твои эгоистичные… — он печально тряхнул головой.

— Я прощаю тебя, потому что у тебя личные проблемы, — сказал Айдахо, — но если ты…

— Прощаешь! Ты меня прощаешь? — Монео задрожал от ярости. Это было уже слишком!

Но Айдахо упорствовал.

— Я могу простить тебя за…

— Ты! Болтаешь о сексе, прощении и боли и… ты думаешь, ты и Хви Нори…

— Не смей о ней говорить!

— О да. Она не имеет к этому никакого отношения! Ты занимаешься с ней сексом и не думаешь с ней расставаться. Скажи мне, глупец, как ты можешь что-то дать перед лицом этого?

Ошарашенный Айдахо глубоко вдохнул. Он не предполагал, что вечно мягкий и спокойный Монео способен на такой страстный монолог. Но это нападение, эта атака, это не могло быть…

— Ты думаешь, что я жесток? — спросил Монео. — Я просто заставляю тебя думать о тех вещах, которых ты попросту избегаешь. Ха! Более жестокие вещи делались в отношении Господа Лето только из одной жестокости.

— Ты защищаешь его? Ты…

— Я лучше его знаю!

— Он использует тебя!

— Для какой цели?

— Об этом мне скажешь ты!

— Он наша единственная надежда остаться в веках…

— Извращенец не может остаться в веках!

Монео снова заговорил спокойно, но его слова потрясли Айдахо.