Яхве стал воплощать и образ бога бури Баала, «всадника облаков»: «Делаешь облака Твоею колесницею, шествуешь на крыльях ветра» (Псал. 103:3). «Ты владычествуешь над яростью моря: когда воздымаются волны его, Ты укрощаешь их» (Псал. 88:10), – поет автор псалмов.
Яхве даже приобрел женские черты богини Ашеры, особенно материнские, заботливые свойства: например, Яхве кричит, «как рождающая» (Ис. 42:14). Яхве говорит: «Послушайте меня, дом Иаковлев и весь остаток дома Израилева, принятые Мною от чрева, носимые Мною от утробы матерней» (Ис. 46:3).
Но даже в этой точке истории Израиля, с укреплением позиций Яхве, евреи не отрицали существования других божеств. Хотя сохранились свидетельства существования в Иерусалиме секты поклонников «единого Яхве», сами цари израильские никогда не запрещали поклонение другим богам и не призывали к нему; они просто сосредоточивали свое внимание на собственном национальном боге. Знаменитый исследователь Библии Мортон Смит писал: «Бога Израиля [Яхве] сами евреи, как и все древние жители Ближнего Востока, просто считали… более могущественным, чем боги их соседей».
«Кто, как Ты, Господи, между богами? Кто, как Ты, величествен святостью, досточтим хвалами, Творец чудес?» (Исх. 15:11)
Это по-прежнему не монотеизм, а в лучшем случае монолатрия, хотя и это название вряд ли стоит считать удачным, если посмотреть, насколько безболезненно другие божества вписывались в израильский пантеон. Как и другие жители древнего мира, израильтяне с трудом представляли себе Яхве как единственного бога во Вселенной. Они считали, что Яхве – просто лучший бог в мире: «…ибо Ты, Господи, высок над всею землею, превознесен над всеми богами» (Псал. 96:9). Итак, Яхве считался царем и правителем среди других богов,
И тут однажды пришел более сильный бог Мардук и разбил Яхве, сбросив бога Израиля с трона небесного и тем самым подготовив почву для нового представления не только о Яхве, но и о самой природе Вселенной. Только в этот период истории Израиля, когда евреи были изгнаны с земли, которую их бог обещал им, и рассеяны по Ближнему Востоку, мы видим первые во всей Библии ростки недвусмысленного монотеизма: «Так говорит Господь, Царь Израиля, и Искупитель его… Я первый и Я последний, и
Таким образом, зарождение монотеизма у евреев стало средством рационализации катастрофического поражения Израиля от вавилонян. Кризис идентичности во время вавилонского пленения заставил израильтян пересмотреть свою священную историю и переосмыслить религиозную идеологию. Когнитивный диссонанс, порожденный изгнанием, потребовал совершенно новой, неведомой ранее религиозной концепции, которая помогла бы извлечь смысл и из этого опыта. Предыдущие теологические идеи, которые сложно было принять (может ли один бог стоять за добром и злом? может ли один бог воплощать все человеческие качества разом?), вдруг стали приемлемыми. Если племя и его бог – это действительно одна сущность, а поражение племени свидетельствовало и о падении бога, то монотеистическим реформаторам, находящимся в вавилонском плену, легче было согласиться с существованием единого, пусть мстительного и противоречивого бога, чем совсем отказаться от бога и собственной идентичности. И таким образом все исторические аргументы против веры в единого бога внезапно отступили перед всепобеждающим желанием крохотного, малозначительного семитского племени выжить.
«Я Господь, и нет иного. Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия; Я, Господь, делаю все это» (Ис. 45:6,7).
Это зарождение известного нам иудаизма – не в завете с Авраамом, не в Исходе из Египта, а на дымящихся углях разрушенного храма и отказе побежденных людей принять идею побежденного бога. Сам иудаистский символ веры, известный как Шма («Внемли, Израиль, Господь – бог наш, Господь –