Бог из глины

Степан заплакал. Он тянулся к ней, словно она могла помочь. Надежде стало страшно. Осень проникла в душу, словно пытаясь залить огонь жизни печальным дождем.

— Уходи — прошептал Степан — беги отсюда, пока оно не забралось в твои мысли. Беги, если не хочешь, чтобы глиняные жернова перемололи твою душу. Глиняный шорох, что страшнее зубовного скрежета. Глиняный шорох — предвестник печали. Беги детка, беги, пока глиняное божество не дотянулось до тебя своими лапами. Я молю, я прошу только одного — останови его, если не хочешь ощутить вечную агонию, окунуться в свой самый страшный сон.

Надежда попятилась, но безумный писатель приближался все ближе и ближе. Его руки тряслись от боли, а на лице обвисли морщины. Этот сон не собирался заканчиваться здесь и сейчас, и ей оставалось только пятиться, осторожно ощупывая ногами, стыки металлических листов, что прогибались под ее весом.

— Что я могу сделать? — ей хотелось закричать, но все что у нее получилось — выдавить неясный клекот. Степан остановился, держа руки на весу, отчего вся его фигура выражала боль и растерянность.

— О, детка — прошептал он. — На самом деле все будет зависеть только от тебя. Я слышу голоса, которые рассказывают о том, что будет, что случится однажды, не сегодня, они бросаются словами, словно выплевывая их из себя, и когда у меня получается сложить эти слова в предложения, мне хочется кричать. Иногда голоса поют, и мне трудно различать смысл — они словно за стеной, и если приложить ухо, наверняка можно ощутить, как дрожит, осыпаясь, старая штукатурка, но у меня нет возможности сделать это. Эти тонкие голоса, — они знают все, это они сообщили мне, что мы с тобой еще встретимся. Тогда, когда тебе будет нужно, тогда, когда тебе понадобится помощь, а до тех пор, мой удел — визг колес и дым сгорающих покрышек. И скажу тебе еще кое-что — писатель вновь приблизил лицо, так, что Надежда сумела рассмотреть отблеск луны в его расширенных зрачках, — я ненавижу тебя за это. Когда придет время я помогу тебе, но детка — у меня нет больше сил терпеть все это, и если бы ты не была такой равнодушной сукой, все случилось бы намного быстрее. Голоса не разрешают мне открыть всю правду, но поверь, и без того все достаточно ясно — то, что ждет тебя впереди, то, что случится с тобой — тени осенних сумерек. Осень достанет тебя, дотянется корявыми лапами, (я ненавижу тебя, милая, если можешь, прости), и тогда придет мой черед. Я думаю, мы еще не раз встретимся с тобой, хотя я бы предпочел никогда не встречаться с вами обоими, но тут я бессилен, что-либо изменить. Беги крошка, убирайся отсюда…

(Беги тупая сука, или мне придется показать тебе еще кое-что!)

Он рванулся к ней, и Надя увидела, как меняется его лицо. Бледная кожа покрылась сетью морщин, словно лицо писателя вылепили из пересохшей глины. В глазах вспыхнули огоньки, а рот раскрылся, удлиняясь, превращаясь в огромную клыкастую пасть.

(Эй, детка — это существо из кошмарных снов, и самое время убраться отсюда подобру-поздорову, а иначе…)

Существо, принявшее облик писателя, оскалилось, обдав удушливой вонью, затем проревело, выплевывая слюну:

— Беги, если сможешь, но знай — мы еще встретимся, не здесь и не сейчас. Я думаю, это придется тебе по нутру…

Существо толкнуло ее, и Надежда растянулась на холодном железе. От удара мостик загудел, и темная вода под ним всколыхнулась, словно что-то обитало там, в глубине. А потом существо ухватило ее за шею, сдавливая твердыми, узловатыми пальцами.

Надежда задыхалась, хватая воздух ртом, словно огромная рыба.

— Пусти — прошипела она, и существо ослабило хватку…

А затем она увидела очертания комнаты, вернее потолок и ближайшую часть стены, что прилегала к нему. Изображение плыло, словно она смотрела из-под воды, впрочем, так оно и было.

Надежда вынырнула из ванны, кашляя и отплевываясь. Запоздало подумала, что еще немного, и Сергею пришлось бы делать искусственное дыхание, напрасно пытаясь оживить ее разбухшее тело. Вода стекала по лицу, попадала в глаза, и Надежда глупо моргала, пытаясь увидеть место осенних снов, в котором совсем недавно побывала. Выбравшись из ванны, она пошлепала к зеркалу, оставляя мокрые следы на холодном кафеле. Провела рукой — в зеркале отразилось ее помятое лицо — все еще опухшее от долгого пребывания в ванне, с морщинками на лбу.

Из разноцветного вороха полотенец, висящих на стене, она вытащила первое попавшееся, и вытерла лицо. Потом уперлась руками в раковину, рассматривая собственное отражение. Ничего нового — это лицо она видела бесчисленное количество раз, и не было ни одной причины увидеть что-либо другое, если это зеркало, конечно, не было проводником в далекие, сказочные миры, где сон и явь проникали друг в друга, и где на каждую причину наверняка бы нашелся десяток-другой следствий.