Бог Монстров (ЛП)

Нахмурившись, я трясу головой от этих мыслей, переключая свое внимание на огонь. Глупо. Он убил моего друга. Свернул ему шею, как будто для него это ничего не значило. Так быстро, что Уилл, вероятно, даже не заметил, как это произошло. Я говорю себе, что он сделал это из злонамеренных и жестоких побуждений, но внутри меня есть тихий придирчивый голос, который знает, что это неправда. Если бы это было так, он заставил бы Уилла страдать. Мог бы легко сломать каждую кость в его теле, медленно, как приказала ему Агата.

И кто знает, что Ремус и Агата вместе взятые сделали бы с Уиллом вместо этого.

Я хватаю с земли веточку, рисую серию вложенных кругов, в то время как в моей голове воспроизводятся все жестокости, которым он мог подвергнуться, включая ту, от которой пострадал Джарвис с кипящей жидкостью. Нет, быстрая смерть была гораздо менее болезненной. Жаль, что Агата заставила его рассказать ей о нас двоих, поскольку я планировала использовать свою фальшивую девственность в качестве разменной монеты за свободу Уилла, если до этого дойдет.

Мы с Уиллом не то чтобы были любовниками. Мы были друзьями. Наша любовь друг к другу была практичной и уходила корнями в давнюю историю, которая восходила к начальной школе. Делиться с ним собой было и неловко, и легко, и ни капельки не романтично.

Я на мгновение отвожу взгляд от пламени, и когда я перевожу свое внимание вниз, туда, где я бездумно рисовал последние пару минут, меня охватывает паника, когда я вижу, что написал на грязи «Титус».

Быстро соскребая его, я бросаю веточку в разгорающийся костер и кладу подбородок на согнутые колени, но замеченное движение краем глаза прерывает мои мысли, и я поворачиваю голову в том направлении.

По скале ползет тень, размером, возможно, со льва, хотя я никогда не встречала ни одного лично. Сглотнув, я отступаю к каменной стене позади себя, делая все возможное, чтобы оставаться вне поля зрения. Тень снова скрывается, и по мере того, как она приближается, становится ясно, что это определенно животное на четвереньках.

Каждый мускул в моем теле умоляет меня закричать, пока он, слегка прихрамывая, крадется за угол.

— Нет, нет, нет, нет, — шепчу я, разводя руки по обе стороны от себя.

Мое сердце колотится в груди, пока тень обретает форму. Серый мех. Острые зубы. Заостренная морда и торчащие уши. Слишком большой. Слишком большой, чтобы быть собакой.

Может быть, волк?

О, Боже мой.

— Т… Т… Титус. Мой голос звучит как хриплый шепот, а не вопль, мои глаза прикованы к животному, которое сидит напротив меня, его язык облизывает отбивные. Я стараюсь не представлять, как эти огромные резцы протыкают мою кожу, отрывая куски мяса, которые он, вероятно, заберет обратно в свое маленькое логово волков, где мной будут делиться, как на пиру в честь Дня благодарения.

Я тяжело сглатываю, и что-то, свисающее с его шеи, привлекает мое внимание. Прищурившись, я фокусируюсь на слове, вырезанном на маленьком деревянном квадрате, прикрепленном к его горлу.

— Юма?

В ту секунду, когда я произношу это слово, волкодав садится на задние лапы, вывалив язык в сторону в какой-то странной улыбке. Виляние хвостом говорит о том, что животное счастливо?

— Тебя зовут Юма?

Собака откидывает голову назад и издает странный горловой звук. Этот звук заставляет меня хихикать, расслабляя мышцы.

— Ты дружелюбный или здесь, потому что умираешь с голоду?

Еще один необычный звук из его горла, и собака делает шаг вперед, затем лает, посылая еще один толчок, от которого вздрагивают мои мышцы.

Опускаясь на колени, я осторожно протягиваю руку, представляя, как эта штука отрывает один из моих пальцев. Его морда приподнимается в оскале, и я колеблюсь, но на самом деле он не рычит, просто издает какой-то рокочущий звук.

Я снова тянусь. Он рычит, но не рычит, и моя рука дрожит, как осиновый лист, чем ближе я к нему подхожу.

Когда мой палец наконец соприкасается с его шерстью, он слегка дергается и снова рычит, но не двигается.

Я провожу рукой по его грубой шерсти, наблюдая, как его губа опускается обратно над этими устрашающими зубами.

Он ложится на живот рядом с огнем, в то время как я продолжаю гладить его мех.

— Ты ужасно большой, чтобы быть чьим-то домашним животным.

Глаза собаки тяжелеют, как будто я попала в нужное место у нее за ушами.

— Где твой хозяин? Он где-то рядом?

И снова язык волкодава скользит по этим отбивным, и я задаюсь вопросом, насколько голодным он должен быть, чтобы подумать о том, чтобы съесть меня. Мои мысли возвращаются к словам Титуса о том, что здесь достаточно еды, чтобы меня не съел лев. Через несколько минут собака заваливается на бок, и тогда я вижу то, что, как я подозреваю, могло привести ее ко мне. Из подушечки его лапы торчит ржавый гвоздь, возможно, из-под обломков заброшенного улья.

Из раны сочится кровь, и когда я берусь за ее конец, собака скулит, втягивая лапу внутрь.

— Я могу убрать это, если ты мне позволишь. Но ты должен пообещать мне, что не укусишь меня в процессе.

Собака снова фыркает и скулит, лежа неподвижно, как бы предлагая разрешение.