Бог-н-черт

Не знаю, испытывали ли вы такое желание, но мне всегда хотелось войти в картину Рембрандта и, потушив свечу, резко шагнуть в темноту. Это странное ощущение было сродни самым циничным выходкам человечества, будь то абажур с татуировкой танцовщицы, красивый, как человек, из кожи которого он сделан, и жуткий, как небо, отраженное в глазах этого несчастного, будь то пара тапочек, заботливо пририсованная Ленноном к подножию Распятия. Это чувство, как курение вслепую, куришь, не видя дыма, и не накуриваешься. Оно возносит тебя вверх, куда стремились далианские усы, и тихо, философично опускает, и этот спуск подобен спуску Заратустры. Оно как языческий дождь Перуна, его ярость, разметавшая костры Савонаролы, убивает своей нежностью. Оно как веревочные рубцы на шее Есенина, как оборванная дорога к замку Кафки, как подпиленные струны Паганини, открывает истину и забывает главное. Оно подобно моррисоновским дверям. «There are things known and things unknown…»

Как бы мне хотелось разрезать небо на миллионы лоскутков и позавязывать всем рты, а самому говорить и говорить о небе.

Я начну жить, когда научусь умирать. Просто мое тело не привыкло к предчувствиям и долгим искушениям. Не время бросать жребий. Это время не полюбит меня — никогда! — я буду его поэтом, его шпаной, его шутом и шаманом, вверх-вниз по всем лестницам головой вперед, обдуманно и отрешенно, с целью и бесполезно, для себя, только для себя. Это время нам дано, чтобы его убивать, и чем беспощаднее мы это делаем, тем оно милостивее к нам. И только посиневшая от холода улыбка Мадонны — надменный вызов осточертевшим гениям. И какая-то тоска в цеппелиновском сердце. И колючая проволока Равенсбрюка на гитарах. Рок-н-ролл Юлиана Отступника. Рисунки на сутанах. Слово.

Мое новое чувство — чувство, перпендикулярное единому чувству Каина и Ромула, Чингисхана и Чезаре Борджиа, есть то, чего не хватает искусству музыки мысли — циничное снисхождение и божественный восторг сквозь горнила власти и страсти. Таинство словотворчества — суть то же самое, что и мое языческое возбуждение при виде рождающегося огня. Волна Хокусая захлестнет благообразных кружевных дам в золоченых рамах. А Дьявол — это лишь отражение господа в чаше с причастием, расходящееся кругами от моего плевка…

И если я ненавижу братьев, то только за то, что у меня нет Брата, я ненавижу богов, ибо мой бог тщетно пытается внушить мне страх. Меня можно сжечь, как старое письмо, но нельзя, запечатав в конверт, отправить по указанному адресу. Я потеряюсь в дороге или буду украден, а скорей всего я останусь навсегда в клюве умирающего почтового голубя. А потом я стану ладьей рыжих викингов доколумбовой Америки, а потом…

Научите меня убивать. Я клянусь, я буду жестоким. Научите мои пальцы душить, ненавидеть я уже умею. Научите меня всему, что вы впитали с молоком матери и ее кровью. Я убью этот мир и упаду в объятия солнца, и вы, вспомнив мои обожженные глаза, не сможете произнести проклятья. Только грустная песня моя сорвется с ваших губ. Ради бога…

Но когда я окажусь в силах перевернуть мир, я разверну его к себе и плюну ему в лицо, ибо большего паскудства наш господь Бог еще не изобрел.