Бог не оставит тебя

— Давай не будем принижать всё до самой земли! Не будем говорить об этом.

Но ты, когда станешь милосердным и снисходительным, пойми другого: почему он курит, ругается матом, принимает наркотики, почему не ходит в церковь. Я это и пытаюсь сделать на своем малом опыте — объяснить человеку, почему он это делает. Не что он делает, а почему он это делает.

Один юноша не ходил в церковь. Я попробовал поговорить с ним именно на этом уровне — на уровне «почему». Спрашиваю его:

— Почему ты не приходишь? Не хочешь сказать мне?

Он спросил меня:

— А ты меня не заругаешь?

— Нет, не заругаю, просто я хочу, чтобы мы с тобой поговорили и я понял, что там тебе не нравится.

Он мне ответил:

— По правде сказать, отче, у меня со священниками ассоциируется только одно — слово «нет». Захотел купить себе мотоцикл — «нет», пойти на стадион — «нет», завести девушку — «нет», сходить в кафе — «нет», на концерт — «нет».

Этот парень не был плохим, он просто испытывал передо мной страх. Так что же, разве не надо было так подходить к нему? Разве это не православный дух — попробовать смиренно понять, что он испытывает? Стать ближе к душе ребенка? И увидеть, почему он это делает, почему боится и колеблется, глубоко в душе жаждет Бога, но не хочет иметь со мной дела?

Но поскольку мы так сильно отождествили себя с Богом и решили, что мы Его представители — и вы, матери и отцы, и мы, священники, — то уже думаем так: что бы мы ни сказали, Бог на нашей стороне. Но Бог говорит нам:

— Сейчас нет другого способа, поэтому Я использую тебя, а не потому, будто ты Мой представитель, тут нет никакой связи.

И действительно, разве наш нрав — это Божий нрав? Если бы мы были Божиими, настоящими, такими, каков Бог, мы приобретали бы людей, мы изменяли бы их жизнь! А сейчас они, завидев нас, переходят на другую сторону улицы, испытывая к нам внутреннее отторжение.

Итак, чем больше времени проходит, тем было бы лучше, чтобы вкус Бога в нас менялся. И ребенок тоже может быть прав. Образ мыслей у людей меняется. Иногда я пытаюсь перенести Бога в нашу эпоху и думаю: а как говорил бы Христос с этим ребенком? Что Он ему сказал бы? Сказал бы: «Во-первых, ты в среду и пятницу будешь есть чечевицу и больше ничего»? Стал бы касаться ран его одиночества, неудовлетворенности, тоски, того чувства, что он не нужен, ужасен, страдает комплексом неполноценности? Смотрел бы Бог на то, что лежит на поверхности? А может, ребенок действительно прав?

Подлинность, неподдельность скрывают внутри себя Божественность. Как-то я ходил в одно место для проведения беседы, после которой был обед, и тут вскочил священник и сказал:

— Я где-то читал, что некий священник считал очень духовным сидеть со своей женой на террасе, пить кофе и любоваться оттуда озером. Ну что это такое! Разве это духовно?!

В этот момент он как будто ударил меня кирпичом по голове. Я сказал себе: Пресвятая Богородице! Но, отче, это же Божественно, это же чрезвычайно хорошо! Достаточно вспомнить о Благовещении, которое произошло, когда Богородица делала совершенно обыденное дело, Ей явился Архангел Гавриил и сказал, что Она станет Матерью Божией…

Апостолы стали таковыми, когда ловили рыбу, перебирали свои сети, в момент совершенно прозаичный, безо всякой духовности. В этот момент они едва ли молились. Они работали. А вспомните Давида, который был с овцами, и Моисей — то же самое. Во многих простых житейских моментах сокрыто Божественное.

А мы забываем об этом. Наш дом становится оторванным от Церкви, как будто он нечто совсем другое. Только в воскресенье, идя в церковь, мы нажимаем кнопку — и становимся на час духовными людьми. А когда возвращаемся домой, нажимаем другую кнопку — переодеваемся, начинаем ссориться и возвращаемся в повседневность.

Если мы любим Бога, не переплетающегося с нашей жизнью и не движущегося посреди нас, тогда это не Бог, воспринявший всего человека. Потому что Христос преобразил всю мою жизнь, вместе со всей моей действительностью. Когда ты идешь, Бог в тебе, и когда ты со своим ребенком, и когда делаешь простые вещи тоже.

Ты не говоришь о Боге, как не говоришь о дыхании. Ты живешь в Нем. Вот мы с вами дышим, но, однако же, не говорим об этом и даже этого не чувствуем. А если другой почувствует, что Бог, Которым ты живешь, переполняет тебя, украшает и оживотворяет, что твои клеточки живут, и дышат, и исполнены света, тогда он спросит тебя:

— Друг мой, скажи, в чем твой секрет? Я тоже хочу стать как ты.

А нам говорят обратное:

— Друг мой, оставь меня в покое! Ты меня утомляешь, ты меня достаешь, ты меня замучил.

Это уже не Божественно.

Я желаю вам, чтобы такое вот светлое послание исходило от вас.

Мы знаем очень сложные вещи, а простые утратили. Теряем и своих детей, потому что они простые, а мы сложные и запутанные люди.

Один человек как-то пошел к старцу Порфирию, но ушел от него разочарованным, потому что тот не сказал ему чего-то. Старец говорил ему:

— Прошу у тебя прощения, дитя мое, что не говорил тебе о Боге, но я говорю о Нем, только когда почувствую, что душа человека хочет Его и нуждается в Нем.