Бог Непокорных

Когда она замолчала, на Кадана посмотрели уже все, и самым внимательным и пронзительным был взгляд королевы. Кадан вдруг понял, что если он выскажется против союза — она будет вынуждена отказать посланникам Хазвейжа хотя бы в силу того, что при вынесении решения ранее пообещала учесть мнение своих советников: четверо против одного означало бы вполне определенно, какое именно решение ей следует принять. Если же он поддержит предложение демонов и принца Лланлкадуфара (при всей своей неприязни к последнему) — то у Эйрин будет куда большее пространство для выбора. Почти поровну… а может быть даже и без «почти» — учитывая, что его мнение безусловно значило для королевы больше, чем мнение заботливой, миролюбивой, но недалекой Берисы, или же мнение моралиста Энзара, представлявшего на Аннемо немногочисленную человеческую диаспору.

Кадан уступил слово четверым придворным, и продолжал молчать даже сейчас, когда наступила его очередь говорить потому, что не мог определиться с тем, что следует посоветовать.

Доводы, которые привели представители Хазвейжа, имели смысл — даже в том случае, если они лгали или думали исключительно о своей выгоде (в последнем, впрочем, уж точно можно было не сомневаться), все равно, рациональное зерно в этом предложении было, и, действительно, точно и емко его выразил Тоншорон: пока идет война в Аду, не стоит ожидать войны на Небесах. Однако, имелись и другие соображения. Мысль о том, что его друзья и подчиненные будут гибнуть, уберегая одних мерзких тварей от других, не вызывала в душе Кадана ни малейшего восторга. Как отреагируют Князья Света, узнав о самоволии королей Аннемо? Можно было не сомневаться, что заключение союза вызовет их раздражение — но насколько это раздражение будет сильно?

Закроют ли они глаза на самоволие также, как до сих пор закрывали глаза на не столь значимые проступки и шалости — вроде брака Эгсодии и Лланлкадуфара? Будь он только бессмертным или только лишь выпускником Школы Железного Листа — на гнев Князей ему было бы наплевать, даже напротив: он был бы рад любому способу щелкнуть их по носу, утвердить право поступать независимо от их воли и их «благочестивых» указаний — но он уже давно отвечал не только за самого себя. Он привязался к этому острову, полюбил возящегося в своем саду в окружении лепреконов доброго старого короля, испытывал непривычные теплые чувства к его дочери — слабой, наивной и нежной, но вынужденной, в силу своего положения, играть роль сильной, расчетливой и временами жесткой королевы… Это не было ни влюбленностью, ни страстью, он никогда не смотрел на нее как на женщину, скорее — как на ребенка, которого должен уберечь и защитить от всех опасностей и невзгод: это отношение к королеве сложилось у него за время, когда он был одним из ее личных телохранителей. И вот теперь…

Он вдруг вспомнил свою встречу с маской по имени Кабур Халикен — той, которая пришла под видом погибшей Рималь. Кабур во время той встречи произнес едва ли не дословно те же самые слова, что и Даберон: войну лучше вести на чужой территории. И еще он просил Кадана убедить королей Аннемо вступить в войну, не дожидаясь прямого приказа Князей Света — предложение, выглядевшее тогда совершенно абсурдным и невыполнимым, ибо, как казалось Кадану, не было никаких причин, которые могли бы побудить Эйрин и Трангелабуна нарушить волю Старших Богов. И вот теперь эти причины появились. Да, защищать предстояло не землю, но было очевидно, что война, начавшись, в какой-то момент может переместиться и в мир людей.

Как бы ни были разгневаны Старшие Боги на самоуправство королей Аннемо — конфликт Последовавших и небожителей вполне может подтолкнуть их к более активным действиям.