Бог Непокорных

— Мне надоело гадать о твоих мотивах, — сказал Лицемер. — Ты утверждаешь, что не стремишься к власти и при том восхищаешься мятежом так, как будто бы это цель в себе, как будто бы важен бунт как таковой, а не результат, к которому он приведет. Мне трудно представить что-то, что в большей мере, чем все это, противоречило бы силе бога смирения и послушания. Поэтому я снова спрашиваю — кто ты? что ты такое?

— Что ты знаешь обо мне, прародитель лжи? — Спросил Шелгефарн, перестав бесцельно бродить по залу то в одну сторону, то в другую и посмотрев фальшивому ангелу прямо в глаза.

— То же, что и все. Ты — бог смирения и послушания, единственный Князь Света, рожденный не самим Светилом, а появившийся в результате брака двух других Князей: Чарующей Танцовщицы Элайны, богини любви и красоты, и Судьи Богов Травгура, являющегося в круге Солнечных тем же, кем некогда Истязатель являлся для нас: первенцом Изначального, проводником его воли, его наместником и правой рукой.

— Моя мать — Элайна, это верно, — согласился Шелгефарн. Помедлив и отбросив наконец все сомнения, он проговорил:

— Однако, отца моего зовут по-другому.

Лицемер почувствовал, что его подводят к открытию столь очевидному, что оставалось лишь поражаться — как вышло так, что даже и тени подозрений не зародилось в нем прежде? И не только в нем: правда каким-то образом осталась сокрытой даже от Солнечных Князей, в среде которых возрос Шелгефарн.

— Солнечный Убийца, даже не вошедший еще в полную свою силу, внушил всем Князьям Света великий ужас, — произнес тот, кого люди, ангелы и боги считали богом смирения. — С легкостью он пожирал любую силу, обращаемую против него, и только становился сильнее. И вот, когда боги отчаялись, на Остров Скрытого Яда пришла Чарующая Танцовщица. Легенды гласят, что она очаровала и усыпила Убивающего — но скромно умалчивают, каким именно образом это было проделано. Однако, в подлинной любви нет лжи; вот почему хотя мать и предала моего спящего отца в руки своих братьев — она умолчала о том, что их союз не остался бесплоден.

Пребывая в ее утробе, я знал все ее мысли, а она — мои; чтобы сокрыть меня от глаз своих братьев и самого Солнца, она, еще до моего рождения, обратила мою силу вспять, вывернула ее наизнанку, сделала меня тем, кем я никогда не хотел быть — и я принял это, ибо в этом, возможно, заключался единственный мой шанс остаться в живых, настолько был велик страх Солнечных Князей перед Убивающим и всем, что могло быть с ним связано. Затем она вышла замуж за Травгура и внушила своему мужу и всем прочим, что я — его сын. Я вырос в Эмпирее, и имею все, что пожелаю, всю мыслимую и немыслимую власть, все наслаждения и утонченные искусства Небес к моим услугам. Но я не имею главного — себя самого, и так продолжится до тех пор, пока существующее положение вещей будет оставаться без изменений. Вот почему я помогаю вам: я похитил из небесного хранилища Камень Воли Палача и убедил Солнечных Князей дать вам время, необходимое для того, чтобы стереть в пыль страну еретиков в мире людей — я хочу, чтобы изменилось; хочу, чтобы ваше восстание имело успех, хоть знаю, что это и невозможно. Но именно это и привлекает меня: ваш бессмысленный и безнадежный мятеж полнее, чем что-либо иное на Небесах, на земле или в Преисподней соответствует моей подлинной силе…

* * *

…Я сидел на вершине одной из гор Цетарна, что окружали Долину Казненных, смотрел вдаль, сокрытую сизой патокой испарений боли и безысходности, что исходили от пытаемых в этом мире существ, и размышлял над отблеском чужой памяти, который в силу обстоятельств сумел ухватить и воспроизвести в своем собственном уме. Воспоминание заканчивалось посреди речи Шелгефарна, и хотя мне, безусловно, было бы чрезвычайно интересно узнать, о чем они говорили дальше — самое важное, в любом случае, я уже узнал. Не оставляло сомнений, что информацией об истинной природе нашего небесного союзника — и, как теперь оказывается, близкого родственника — Лицемер не собирался делиться с кем бы то ни было; было странно, что Шелгефарн рассказал об этом даже ему — куда разумнее было бы не говорить о себе вообще ничего, чем передавать в чужие руки то, что, по сути, легко могло стать идеальным оружием против самого Шелгефарна: возможности для шантажа тут открывались слишком уж очевидные.