Бог одержимых (сборник)

Ибрагим приоткрыл глаза и посмотрел на замотанную в бинт правую ладонь. Потом немного приподнялся на руках и глянул вниз: живот был в синюшных разводах вен.

Её мягкие руки вновь легли на плечи.

— Лежи спокойно, милый. Теперь всё будет хорошо.

— Ты видела "медузу" у меня на животе?

— Видела. А ещё у тебя воздушная опухоль под кожей шеи…

Ибрагим улёгся, закрыл глаза и расслабился.

— Сколько мы уже тут?

— Почти сутки, милый.

— Что там, на бирже?

— Как ты и предполагал: гелиевые акции до небес, а реголитовые по цене бумаги… мы теперь богаты.

— Можем стать ещё богаче, — прошептал Ибрагим. — Покупай.

— В смысле?

— Теперь продай гелиевые и всё вложи в реголитовые компании. Станции просто нужно подальше отвести друг от друга. В камере есть компьютерный терминал?

— Забыла! — после секундной паузы призналась Мария.

— Не страшно. Минутное дело. Сколько у нас тут, три атмосферы? Сбросишь давление, и с главного терминала дашь команду брокеру. Я потерплю, а рекомпрессию нагоним…

— Твоему сыну это на пользу не пойдёт, — сказала Мария. — Или деньги важнее?

— Сыну? — переспросил Ибрагим.

Она показала ему колечко. Ровный синий цвет. Сочный. Глубокий. Ясный. Как небо. Как она просила…

— Сын! — улыбнулся Ибрагим. — Аллах подарил мне сына!

— Я выполнила своё обещание, дорогой, видишь?

— Я тоже выполнил. Днём ты пожалела, что я не выкупался, помнишь?

— Конечно, милый.

— А я тебе ответил, что ещё накупаюсь…

Она разрыдалась. Но при высоком давлении в насыщенном кислородом воздухе ему показалось, что она смеётся. Он ответил ей слабым покашливанием… и застонал.

— Ты — мой рыцарь, миленький, — тихо сказала Мария. — Любимый!

— А ты — моя жена, — прошептал Малик. — Единственная.

Ему было больно. И страшно. Он почувствовал, как из глаз полились слёзы.

"Тоже мне "рыцарь", — сердито подумал Ибрагим. — Сипахи не плачут!"

Сейчас любая злость была ему на пользу, даже такая… глупая… ибо нет ущерба доблести, если слёзы делил с другом.

Бог одержимых

Не было ни одной причины, по которой я мог взять его с собой, не нарушая норм и инструкций, составляющих правила поведения в космосе. Тем не менее, я не мог его не взять…

Лукич разменял шестой десяток где-то за орбитой Нептуна три года назад. Там же он получил свой последний приказ об увольнении, в связи с выходом на пенсию. Как я понял из пояснений Климова, начальника накопителя Юпитер-3, Лукич эти три года на месте не сидел: подолгу задерживаясь на каждой из станций, что имела несчастье оказаться у него на пути, он и в самом деле двигался в сторону Земли. Только очень медленно. Эту неторопливость можно было понять: там его ждали синее небо, зелёная трава, сытая обеспеченная старость и потрясающее одиночество. Не он первый…

Каждый из нас, по слухам, уходя на пенсию, уже через несколько лет прислушивался к своим воспоминаниям, как к зыбкому сну, который приснился кому-то другому.

Когда я прибыл за рудой на Юпитер-3, обитаемый космос уже тихо выл, наблюдая за борьбой Лукича с неизбежным. Подобно броуновской частице он хаотически перемещался с базы на базу, оставаясь при этом всегда за орбитой Юпитера.

Поэтому ничего удивительного, что Климов, загрузив меня двумя тысячами тонн палладиевой руды, с невероятной учтивостью попросил взять с собой в качестве пассажира уважаемого пенсионера.

Должен отметить, что "просящий" начальник космической станции — явление, мало изученное наукой. А "учтиво просящий" и вовсе какой-то артефакт. Я не смог ему отказать. На каждую мою попытку объяснить, что переход займёт полтора года, что у меня всё рассчитано под завязку, что работа над диссертацией в разгаре и времени развлекать пассажира не будет, он молча доставал очередную радиограмму с одной из космических станций, где Лукич уже побывал. К концу беседы на столе лежал ворох бумажек, и мне не было нужды читать их. Все об одном и том же: "заберите его отсюда"!

Восстанавливать против себя станции, которые обеспечивали меня работой? Немыслимо! Прикройся я инструкциями, они нашли бы возможность или грузить меня в последнюю очередь, или не грузить вовсе, придравшись к какой-нибудь неисправности на моём буксире.

Это был шантаж. И я согласился.

Надо отдать должное Климову: меня обеспечили дополнительным воздухом и питанием так, будто я брал с собой не сухонького жилистого пенсионера, а десяток юнцов, которые не думают о пище, только когда едят.

Я взял его. Взял…

— Лукич, — сказал я ему после первой фазы разгона. — При всём уважении к вашему славному боевому прошлому, прошу выслушать правила нашего общежития, которые могут дополниться, но не отмениться.

Он подобрался, демонстрируя полное внимание.

— Зовут меня Игорь Коган, и я капитан корабля.

Он кивнул.

— В нашем общем распоряжении спальня, спортзал, кают-компания, санузел и кухня. Кабина управления только для капитана. Пока всё ясно?

Он вновь кивнул, выказывая полное одобрение. Я вздохнул:

— Прекрасно. До самого прибытия к порту выгрузки — станция Луна-грузовая, — с разговорами ко мне не приставать, от дел не отвлекать. К вашим услугам корабельная библиотека, видео, игровой компьютер. Всё.