Бог огня

Поздно, подумал Б. О., наткнувшись на взгляд женщины, сидевшей за оградой на маленькой лавочке.

Она выглядела моложе, чем он думал, — голос в телефонной трубке принадлежал глубокой старухе, а здесь сидела миниатюрная женщина лет пятидесяти с открытым лицом, ласковым и очень домашним, — наверное, она хорошая мать, подумал Б. О.

Она смотрела спокойно, пристально; в ее светлых глазах стояло выражение отрешенности — такое часто можно различить во взглядах женщин, сидящих у могил. Нет, уйти уже не удастся. Б. О. направился к ограде.

— А в скворечнике никто не живет, — неожиданно приветствовала его женщина. — Это Коля его повесил, муж Сашиной сестры, чтобы Саше веселей было. Когда птицы рядом, все не так одиноко, правда?

— Да, — с трудом произнес Б. О. — Не так.

— Вы ведь к Саше? — спросила она. — Сегодня сорок дней.

— Я знал его по работе.

— Это хорошо. — Она отвела взгляд. — Ах ты господи, забыла... — потянулась к хозяйственной сумке, висящей на столбике ограды. — Да вы проходите, проходите.

Он вошел в ограду и молча следил за тем, как она выкладывает на столик хлеб и колбасу, завернутые в салфетки, достает банку с маринованными патиссонами, огурец, лук, бутылку водки, стограммовые граненые стаканчики, несколько рыжих тонких свечек.

— Позвольте мне, — пришел он на помощь женщине, безуспешно пытавшейся неумелой рукой отвернуть пробку.

— Вот и хорошо, а я пока хлеб нарежу.

Она налила в стаканчик водки, накрыла его куском черного хлеба, слегка вдавила донышко в землю прямо напротив большой черно-белой фотографии, упрятанной в застекленную рамку.

— Ну вот, Саша... — Она зажгла свечку, утопила ее в землю, подержала согнутую ладонь у маленького, медленно набиравшего силу огонька. — Ну вот и хорошо.

Фотография, скорее всего, была сильно увеличена, черты изображенного на ней лица плыли, но отсутствие резкости нисколько не портило портрет. Молодой человек был заснят на улице, на фоне какой-то размытой листвы, и, похоже, был застигнут фотографом врасплох: развернутый в сторону камеры полупрофиль, слегка скошенные глаза, в них стоит удивление, поджатые губы остановились в переходном мгновении, в движении к улыбке. Сколько же ему было, подумал Б. О., года двадцать три?

— Саше двадцать четыре, — угадав ход его мысли; подсказала женщина.

А все, что она говорила вслед за этим, было констатацией той непреложной для нее истины, согласно которой сын существовал в настоящем времени: Саша хороший мальчик и прекрасный сын, добрый, внимательный, заботливый, Саша очень умный, смышленый, все схватывает на лету, институт закончил с отличием и сразу получил такую респектабельную работу в финансовой компании, работа очень ответственная и высокооплачиваемая, он с ней прекрасно справляется...

— Давайте, что ли, помянем.

Б. О. поднял стакан, хотел было что-то сказать, но не нашел, что именно, и молча, одним глотком выпил.

Они еще с полчаса провели у могилы, Б. О. слушал рассказы женщины о сыне, иногда прерываемые обращениями к холмику: "Ведь так, Сашенька?" — молча кивал в знак согласия, выкурил двухдневную свою норму и в общем-то не сопротивлялся, когда она, взяв его под локоть, повлекла к асфальтовой дорожке и вдруг, заглядывая на ходу в его лицо, сказала:

— А знаете что... Поедем к нам. Там Сашина сестра с мужем, они все приготовили, стол накрыли... Давайте поедем, давайте посидим, помянем, это недалеко, на Семеновской...

"Я знаю", — чуть было не сорвалось с его языка: .

Оглянувшись, Б. О. отметил, что человек с собакой приближается к ограде.

— Вы хотели вернуться? Что-то забыли там?

— Да, зажигалку. Вы идите, я вас догоню.

Вернувшись к ограде, он присел на корточки, заглянул в глаза старой псине, потому что в ее долгом взгляде он получасом раньше что-то не дочитал.

Прочитывалось только, что собака голодна, потому что в будний день кладбище пустынно, а питается она исключительно тем, что люди оставляют на могилах: хлеб, крутые яйца, печенье. Это было все, что прочитывалось, но кроме этого собака хотела бы рассказать, что голодно ей живется с хозяином вовсе не потому, что его душа Зачерствела, как корка кладбищенского хлеба, а просто ему самому едва хватает, ведь живет он тем, что собирает с надгробных плит цветы, а потом продает их у центрального входа, рядом с автобусной остановкой, но сегодня у них неудачный день. Неудачный: были всего одни большие похороны, но большинство цветов ушло в могилу вместе с покойником. И все, что хозяину останется, — это, дождавшись, когда сидящий перед ней на корточках мужчина и удаляющаяся по аллее женщина скроются из виду, подойти к этой ограде и выпить оставленную ими водку. Он выпьет ее мелкими жадными глотками и подумает: ну что за люди, нет чтобы от души налить, а то плеснули всего каких-то граммов семьдесят пять, — и с досадой пнет собаку ногой по ребрам.

— Вы идете? — позвала издалека Сашина мама.

— Иду, — кивнул Б. О. и потрепал собаку за ухом.

* * *