Бог располагает!

— А как же письмо господина графа фон Эбербаха? — напомнила Христиана.

— Бог мой, но там же ничего определенного не сказано, в этом письме! — отвечала Фредерика. — К тому же откуда мне знать, насколько велика ваша власть над ним? И разве я знаю, куда меня хотят отвезти? Ох, поверьте, я страдаю от своего недоверия еще сильнее, чем вы. Подозрительность совсем не в моем характере, и мне ужасно жаль, сударыня, если я вас этим оскорбляю, но я ведь совсем ничего не понимаю в этом мире. Мне говорят, будто у меня есть враги, я здесь одна, совсем растерянная, вдали от всех тех, кто меня любит и оберегает, вот и приходится остерегаться, когда ко мне вдруг приходят и говорят, что я должна сделать то или это.

Христиана была ошеломлена. Она чувствовала, что ее надежды рушатся, радость умирает.

— О, — произнесла она глубоким голосом, — не думала я, что мы вот так встретимся. Мне казалось, стоит вам только увидеть мое лицо, услышать мой голос, как что-то отзовется в глубине вашего существа, сердце безотчетно затрепещет, а руки сами потянутся обнять меня.

Могла ли я подумать, что подарив нам эту встречу, сотворив ради этого чудо двойного воскресения, отвалив могильный камень, чтобы мы могли увидеть друг друга, небесное Провидение воздвигнет между нами стену недоверия, более жесткую и неколебимую, чем гранит надгробий?

— Что вы хотите этим сказать? — пробормотала Фредерика, смягчившись от тона этих слов, но совершенно не поняв их смысла.

— Так слушайте же, — сказала Христиана, устремив на Фредерику глаза, полные слез и затуманенные нежностью.

Для ее бедного сердца это испытание оказалось непосильным. Ей и без того уже было достаточно больно видеть, пожирать глазами свое дитя, но не иметь права обнять его. Но допустить, чтобы ее дочь подозревала, презирала, возненавидела ее, — нет, этого она стерпеть не могла.

— Слушайте, — заговорила она. — Да, я все скажу. Тем хуже! У меня сердце разрывается. Я не вынесу, чтобы вы меня подозревали, это было бы слишком жестоко; потом, когда вы меня выслушаете, вы сами поймете, насколько это немыслимо. Фредерика, вы усомнились в слове Гретхен, а между тем она ведь наверняка говорила вам, что знала вашу мать и говорит с вами от ее имени.

— Моя мать… — прошептала Фредерика. — Но ведь Гретхен никогда не хотела даже назвать мне ее имя.

— А если бы ваша мать сама к вам пришла?

— Моя мать жива?! — вскрикнула Фредерика, вся задрожав.

— Если бы она была жива, — продолжала Христиана, — и теперь сама, без посредников, явилась к вам и сказала, что вам следует делать, вы бы и родной матери не поверили?

— Если бы она пришла ко мне, — отвечала Фредерика, не в силах унять дрожи, — я бы… о, сударыня, имейте жалость, не внушайте мне ложных надежд, я ведь еще так молода, вы меня просто убьете… Если бы моя мать пришла ко мне, она бы могла делать со мной все, что ей угодно, я была бы так счастлива повиноваться любому ее жесту, слепо, без размышлений.

— Что ж! — вскричала Христиана. — Тогда смотрите.

И она, вскинув руку, указала на портрет, висевший на стене, — тот самый, что сначала так взволновал Лотарио, а потом поразил Фредерику, когда она только что приехала сюда.

— Этот портрет… — прошептала Фредерика.

— Портрет моей сестры, — сказала Христиана. — Вы замечали, как она на вас похожа? Не говорит ли это сходство о том, что вы принадлежите к той же семье?

— О сударыня, но если так?..

— Фредерика, посмотри на меня. Обними меня, Фредерика, я твоя мать!

Этот вопль души исторгся из груди Христианы с такой силой и она так рванулась к Фредерике, что девушка почувствовала, как все в ней перевернулось.

— Матушка! — воскликнула она.

И бросилась, смеясь и плача, на грудь Христианы.

— Да, — говорила Христиана, жадно целуя ее, — да, моя девочка, мое дитя, мое сокровище. Я не хотела тебе этого говорить, у меня были на то причины, скоро ты их узнаешь, но это было сильнее меня. Встретить тебя такой недоверчивой — это хуже, чем совсем не встретить.

Фредерика, тоже в слезах и вне себя от восторга, лепетала:

— Дорогая матушка! Я семнадцать лет вас ждала! Но что-то мне всегда говорило: «Она вернется»… Какое счастье! У меня есть мать! Вот она, здесь, рядом! О матушка, дорогая моя, как же я рада вас видеть!

Христиана отвечала на все это лишь слезами и поцелуями.

Гретхен отошла в сторону, чтобы не мешать их бурным излияниям. Она преклонила колени в уголке маленькой гостиной и тихо молилась.

— Так значит, — спросила Фредерика, — на том портрете моя тетя?

— Да, дитя мое, твоя тетя и мать Лотарио, он ведь твой кузен.

— А мой отец? — продолжала Фредерика. — Вы ничего о нем не сказали. Или его уже нет на свете?

— Да нет. Он жив.

— Ах, так я и его теперь узнаю! Как велика милость Провидения!

— Ты уже его знаешь, — отвечала Христиана.

— Я знаю моего отца? — замерла в недоумении Фредерика.

— Да, — кивнула Христиана. — Благодарение Господу, я могу назвать тебе его, поскольку Небеса в милости своей внушили ему лишь такую нежность к тебе, какую он мог и должен был питать, и потому он всегда оставался для тебя отцом.

— О ком это вы говорите? — спросила Фредерика в тревоге.