Бог с нами

На следующее утро после несостоявшегося погрома Елизар, как обычно, отправился в городскую администрацию, где он числился младшим специалистом административно-хозяйственного отдела и занимался по большей части перетаскиванием из одного кабинета в другой кресел со сломанным подъемным механизмом и древних тумбочек с перекошенными ящиками и сложными инвентарными номерами, выведенными черным маркером на задней стенке. Вообще этим летом он собирался ехать в Москву, где должен был поступить в Университет экономики, статистики и информатики, но на семейном совете было решено, что теперь в этом уже нет никакого смысла. На самом деле Елизар в принципе не видел смысла в высшем образовании, поскольку так и не смог придумать, в каком вузе можно получить хоть сколько-нибудь полезные ему знания, да и вообще не представлял, какие знания могут быть ему полезны, однако понимал, что это вряд ли удастся объяснить родителям. Поначалу он, конечно, склонялся к идее пойти на философский факультет, но быстро осознал, что ясности в голове у него от этого не прибавится, и сделал выбор в пользу статистики: неуловимо зыбкий в своей кажущейся строгости, ее космос был успокаивающе безэмоциональным. Впрочем, переноска мебели и ее инвентаризация тоже пришлись Елизару по вкусу: было в этом непрерывном коловращении и навязчивом счете что-то вполне божественное.

В сквере перед зданием администрации было непривычно много народу: город словно не мог успокоиться после вчерашних событий и сейчас тихо бурлил, как будто решая, выплеснуть ему куда-нибудь не растраченную накануне энергию или снова впасть в забытье, в котором каждый смотрел бы сны о своем боге. С одной из скамеек неожиданно резво поднялся человек с бурым лицом и выгоревшей, желтой у рта, бородой, преградив Елизару дорогу.

— Братишка, помоги на опохмел, — потребовал он. — А то как конец света трезвым встречать? А я за тебя словечко замолвлю — мы к богу-то в первых рядах пойдем.

— Это спорный вопрос, — пробормотал Елизар, доставая кошелек.

— Чего ж тут спорить? Так спокон веку заведено: сначала нас, куда положено, определят, а потом вас, если место останется.

— А куда вам торопиться? — спросил Елизар, протягивая ему деньги. — У вас здесь и райские кущи вечером, и огненная геенна по утрам. Я бы на месте бога вас тут и оставил — сами себя осудите, сами и вознаградите.

Бородатый сунул деньги в карман, но освобождать дорогу не торопился. К нему незаметно присоединились еще двое приятелей, выглядевших более респектабельно, пускай и ненамного, как если бы дом у них еще оставался, но продавать оттуда было уже нечего.

— Вот и сел бы, — посоветовал один из них, высокий и распухший. В его щетине еще угадывались пышные усы.

— Куда? — не понял Елизар.

— На место бога. Будешь решать, кого себе забрать, кого с нами оставить. Ты вот грамотный, как я погляжу, а мы тут ждать уже утомились. Водка-то кончится, и не поймешь, гиена пришла или белочка. Ты не стесняйся — хочешь, в трубочку подышим, как гаишнику. Или как ты козлищ от агнцев отличать будешь?

Елизар огляделся. К ним уже начали подходить люди, с интересом прислушиваясь к разговору. Елизар всегда был человеком застенчивым, но происходило это вовсе не от неуверенности в себе или, например, заниженной самооценки, как любят объяснять врачеватели душ, отсекающие от глыбы человека все лишнее, чтобы получившийся голыш поместился на глянцевой странице между гороскопом и рецептом «Птичьего молока» с манной кашей да еще чтобы осталось место для фотографии безымянной задумчивой девушки, которая с очаровательной неразборчивостью иллюстрирует в разных журналах то измену, то поиск работы, то просто сезонную депрессию, взваливая на себя все наши грехи и неудачи. Наоборот, он вполне адекватно оценивал и себя, и окружающих: если Елизар не отваживался конкурировать с другими мессиями, то исключительно потому, что они действительно были более мудрыми и красноречивыми, а в компаниях людей попроще он обычно молчал не то чтобы из высокомерия, а просто зная, что им будет скучно и неинтересно слушать о вещах, важных для него самого. Елизар не боялся, что над ним будут смеяться или посчитают сумасшедшим: он знал, что все его по-прежнему любят, поэтому не докучал людям из простой вежливости, как не стал бы мучить их рассказами о коллекции, если бы собирал какие-нибудь мелкие предметы, похожие друг на друга и ценные своими уродствами, или, например, о спелеологии, если бы увлекался чем-нибудь столь же скучным и опасным. Сейчас же Елизар почувствовал, как лопнула невидимая плева, которая все это время разделяла его с людьми, почувствовал, что он готов, наконец, говорить с ними и что те, в свою очередь, готовы его слушать и понимать, потому что сегодня это стало для них очень важным.