Бог с нами

Михаил Ильич кивнул головой и извлек из кармана большой носовой платок, в который были завязаны монеты, глухо звякнувшие о прилавок. Узлами на платке Миряков, разоривший в одном из городов стенд отряда юных моряков «Лайба», где были описаны секреты морского дела, особенно гордился: их было ровно семь, и чтобы достать деньги, следовало по очереди развязать все, причем до последнего дело еще ни разу не дошло. Продавщица Настя сломалась уже на четвертом, махнув рукой: «Не надо», — и спрятавшись за кассой. Добрые поступки она привыкла считать проявлением слабости и поэтому злилась. Михаил Ильич некоторое время умиленно молчал, несколько по-бабьи сложив руки перед грудью, после чего наставительно изрек:

— Отдав нуждающемуся свое, спасаешь двоих — себя и его. Отдав чужое, спасаешь еще и душу владельца.

Затем Миряков медленно завязал платок обратно, не переставая обращаться с благодарностями к кассовому аппарату, и, крайне довольный собой, поднялся наверх. Он любил пробуждать в людях лучшие чувства.

Редакция находилась в двухэтажном, обшитом потемневшими досками доме в самом начале улицы 40 лет Октября, в 1957 году по недоразумению переименованной из Климентовской: за сорок лет блужданий по бесконечной осени все как-то позабыли, что ее назвали в честь сосланного в Крым римского папы, а не меткого луганского маршала из «антипартийной группы». Вход обрамляли таблички квартировавших здесь фирм, чьи названия состояли по преимуществу из свистящих слов «экспресс», «импульс», «люкс» или «Русь» — слов, с которых давно облетел весь смысл и глянец, как облетают чешуйки фальшивой позолоты с дешевого пластика. Тусклая латунь «Красного материалиста» казалась на их фоне чем-то настоящим и вечным, исполненным алхимического смысла.

Миряков поднялся на выстланное дырчатой резиной крыльцо и вошел в открытую дверь, которую кто-то подоткнул снизу смятым ковриком.

Внутри, слева от входа, уходила наверх узкая темная лестница с чересчур высокими ступеньками. Пахло пылью, бумагой и тряпками. Михаил Ильич двинулся по коридору, скользя взглядом по табличкам. Все кабинеты были закрыты, и только в проеме распахнутой двери «Армянского брачного агентства» виднелись два ряда стульев, повернутых друг к другу спинками, словно в детской игре на выбывание, которую иностранцы называют «Поездкой в Иерусалим», а в России не называют никак, поскольку православный человек не станет состязаться за место в Небесном граде: чем лишать кого-то места в раю, лучше отправиться в ад через бюро горящих путевок (четвертая дверь справа).

Михаил Ильич уже почти смирился с необходимостью возвращаться назад и лезть по крутой и темной лестнице на второй этаж, но редакция обнаружилась в самом конце коридора, рядом со входом в пристройку с туалетом. Брезгливо потянув мягко выдохнувшую дверь — в прорехах дерматиновой обивки виднелся неопрятный, в каких-то крошках, поролон, — Миряков быстро огляделся и уверенно двинулся в дальний конец комнаты, где сидел главный редактор, дальнозорко откинувшийся от монитора и оттого сильно вытягивающий руку с мышью. Стол ответственного секретаря, который располагался прямо напротив входа и был призван преграждать путь посетителю, Михаил Ильич изящно обогнул, при этом обаятельно улыбнувшись успевшей лишь повернуть к нему голову Елене Аркадьевне — действительно ответственной, но немного несобранной остроносой и рыжеватой женщине лет пятидесяти. Молча пожав руку пухлому молодому человеку, исполнявшему в редакции обязанности верстальщика, дизайнера и компьютерного специалиста, — Олег, сын Елены Аркадьевны, удивленно ответил на рукопожатие, сделав вид, что привстает, — Миряков с облегчением опустился на стул перед главным редактором. Недопитую бутылку он водрузил на край стола, для чего пришлось подвинуть закрутившуюся вавилонской башней стопку из тетрадей, книг и бумаг, так что в солнечном луче, падавшем сквозь щель между занавесками, заметалась стайкой мошкары пыль.