Бог Войны

Король находился далеко на юге, в Винтанкестере, и, несомненно, Элдред не хотел выступать против меня без его одобрения. Похоже, такое одобрение было получено, поскольку в конце лета мы услышали о четырех западносаксонских кораблях, привезших в Эофервик еще сотню воинов и громадный сундук серебра. Деньги пошли кузнецам Эофервика, ковавшим копья, и священникам, что объявили в своих проповедях Беббанбург логовом язычников. Архиепископ Хротверд мог бы пресечь этот вздор. Он был славным человеком, из-за дружбы со мной и отвращения к Гутфриту он отговаривал Элдреда от войны между Эофервиком и Беббанбургом, но Хротверд серьезно заболел. Монах, принесший мне это известие, дотронулся средним пальцем до лба.

— Бедный старик не понимает, какой нынче день, сегодняшний или Троица, господин.

— Он не в себе? — спросил я.

Монах кивнул. Вместе с тремя спутниками он вез Евангелие в монастырь в Альбе и попросил в Беббанбурге приюта на ночь.

— Иногда он забывает одеться, господин, и едва может говорить, куда уж там проповедовать. Руки у него трясутся, приходится кормить его кашей с ложки. В городе сейчас новые священники из Уэссекса, господин, очень ярые!

— Хочешь сказать, они не любят язычников?

— Не любят, господин.

— Епископ Освальд среди них?

Он покачал выбритой головой.

— Нет, господин. В соборе обычно проповедует отец Цеолнот.

Я невесело рассмеялся. Я знал Цеолнота и его брата-близнеца Цеолберта с детства и не любил их так же, как и они меня. У Цеолберта хотя бы была причина для ненависти — я выбил ему бо́льшую часть зубов, и воспоминания об этом доставляли мне радость. Но на исходе лета радостные моменты стали редки. Начались набеги.

Сначала незначительные. У южной границы угнали скот, сожгли сарай, испортили сети, и всегда налетчиками были норвежцы и даны, ни один не имел на щите кабана Гутфрита, ни один не был западным саксом. Я отправил на юг, в Дунхолм, сына с тридцатью воинами на помощь Ситрику, но земли мои были обширны, враги осторожны, и мои люди никого не обнаружили. Затем кто-то напал на рыбацкие лодки, сети и улов украли, корабли лишили мачт. Никого из моих людей не убили и даже не ранили.

— Это сделали два корабля саксов, — рассказал мне один из рыбаков, когда я привел Спирхафок на юг вдоль побережья.

— У них на носу были кресты?

— Ничего не было, господин, но это были саксы. Пузатые такие! — У кораблей южной постройки были раздутые бока, ничего общего со стройными обводами Спирхафока. — Сволочи, взявшие нас на абордаж, говорили не по-нашему, но это корабли саксов.

Я посылал Спирхафок на юг каждый день, обычно под командованием Гербрухта, а брат Эгиля Торольф привел на помощь Банамадр, но снова они ничего не нашли. Угоны скота продолжались, священники читали злобные проповеди, утверждая, что любой, кто платит языческому лорду, обречен вечно гореть в аду.

И все же никого не убили. Угоняли скот, опустошали кладовые, сжигали фермы, а корабли лишали мачт, но никто не погиб. Элдред провоцировал меня, видимо, хотел, чтобы я пролил кровь первым и позволил ему открыто объявить войну Беббанбургу. С приближением зимы набеги стали масштабнее — сожгли больше ферм, через западные холмы пришли норвежцы и напали на моих арендаторов с верхних земель. И опять никто не погиб, хотя мы дорого за это заплатили. Пришлось отменить арендную плату, срубить лес для починки разрушенных построек, заменить животных и семена. Пришло второе письмо с печатью Гутфрита и с заявлением, что я должен ему пятнадцать фунтов золота. Я сжег его, как и первое, но оно натолкнуло меня на мысль.

— Почему бы не дать ему то, чего он хочет? — предложил я.

Мы сидели у огромного очага, где трещали и плевались ивовые поленья. Зимним вечером через дымоход задувал ледяной ветер. Бенедетта посмотрела на меня, будто я обезумел не меньше бедняги Хротверда.

— Отдать ему Беббанбург? — пораженно спросила она.

— Нет, — сказал я, вставая. — Пойдем.

Я повел Бенедетту, Финана и своего сына через дверь, открывавшуюся с помоста. За ней располагалась наша спальня — охапка шкур, на которых спали мы с Бенедеттой, и я пинком отодвинул их, открыв пол из толстых досок. Я послал сына за железным прутом и, когда он его принес, велел поднять доски. Он навалился на лом, Финан помог, и вместе они выломали одну доску. Громадный кусок дерева, фут в ширину и два шага в длину.

— Теперь остальные, — сказал я. — Их семь.

Я не раскрывал никаких секретов. Бенедетта знала, что лежит под нашей кроватью, а Финан и мой сын и раньше видели это отверстие, но даже они ахнули, когда оттащили последние доски и дыру осветил фонарь.

Они увидели золото. Драконье сокровище. Добычу всей моей жизни.

— Господи Иисусе, — сказал Финан. Пусть он и прежде видел это золото, но зрелище все равно впечатляло. — Сколько здесь?

— Более чем достаточно, чтобы соблазнить Элдреда и отвлечь Этельстана.

— Отвлечь? — Бенедетта неотрывно всматривалась в блеск сокровищ.

— Этельстан заключил своего рода мир со всей Британией, кроме меня. Нужно дать ему другого врага.

— Другого врага? — озадаченно переспросил сын.