Бог X.

– Знаешь, что такое jol? Основной стиль местной жизни. Выпивка, косяки, солнце, трах. Пир во время чумы. Мне надо в Ёбург на выступление. Едешь со мной?

До Йоханнесбурга – полстраны на красном джипе с мордой триумфатора. Мы мчимся на восток по взморью, через «белые» деревни, строгие копии староголландских ферм со стадами страусов (страусы похожи по телодвижениям на стриптизерок), пока не упираемся в мыс, разделяющий Атлантический и Индийский океаны, самую южную оконечность Африки.

– Мой предок, Дэвид, сошел с корабля на эту землю не оккупантом, а скромным фермером. Это была пустая земля. Потом сюда с севера пришли африканцы, и Дэвид усвоил простую истину: если ты не наступишь черному сапогом на грудь, он извернется и перегрызет тебе глотку. – М. достает из кармана бутылку: – Выпьем за подлую мистику рас.

Чем дальше на восток, тем меньше Голландии, больше Африки. Берег покрыт чащами, валуны громоздятся один на другой. Многометровые волны врываются в гроты невыносимо нежного цвета, похожие на утробы. Стоит дикий, праматеринский дух. Кажется, что именно здесь зачалась жизнь на Земле. Непонятно только, зачем? Въезжаем в толпы дряблых людей. Здравствуй, дежавюшный Третий мир! Город Порт Элизабет размазан по трасе бесконечными «черными» пригородами; дети и козы изрешетили дорогу, – у взрослых в глазах сосущая тоска – отстойный депресняк.

– Расскажи, как ты предал белых, – прошу я.

– Апартеид держался на лозунге, достойном Оруэлла. Он объявлял все расы «равными, но разделенными» для их же пользы. Я инстинктивно стал коммунистом еще в школе. Это имело, – усмехается М. – сексуальные последствия. Однажды на танцах черная женщина подошла ко мне, пьяно улыбаясь… Ночью я постучался в железную дверь. Она открыла в сатиновой ночной рубашке, обхватила меня руками, и я задохнулся в ее запахе. Я был всей душой за черных, но целовать эти губы? Как коммунист я боялся ее оскорбить и – впился в бездонный рот.

Мы смеемся, сидя на грязном городском пляже Дурбана, главного порта Африки. Дурбан – обшарпанная коммуналка со множеством комнат, углов, чуланов, надписей на стенах, карманных воров, крыс, укладов жизни, где индусы вечно возятся с едой, а чернокожие волокут непомерные канистры морской воды.

– Пьют после еды, – поясняет М. – Чтобы проблеваться.

Из Дурбана едем в горы. По склонам валяется большая перевернутая глиняная посуда. Вроде как великаны, пообедав, побросали ее в высокой сухой траве. Это круглые без окон хижины зулусов. Мужчины слоняются с копьями в шкурах зверей, а женщины трясут голой грудью и щелкают языком, как затвором, изъясняясь на диковинном птичьем наречии. Вся их жизнь, возможно, проходит в ожидании туристов, но те не едут, ожидание затянулось, и экзотическое население устало.

Шлагбаум. Залусов за шлагбаум не пускают. Вохра – из тех же зулусов – сверкает зубами, признав в нас богов и героев. Вот мы и в Дракенсберге – Драконовых горах – перед подъездом роскошной гостиницы. Оазис великосветской курортной жизни – прикол стилистически грамотного, как любой зрелый фашизм, апартеида. Гостиничные феи, да и все белые южноафриканки, отличаются поверхностной доброжелательностью, под которой скрыта жесткость и нетерпимость к малейшим отклонениям. Свернешь с тропы, закуришь в ресторане, и, выхватив из трусов револьвер, они откроют беспорядочную стрельбу. Белое население – всего-то 11% страны – упёрто и обречено на кусание ногтей. Когда путешествуешь, главной фигурой неминуемо станет бармен. Его зовут Ганс.

– Апартеид – страшилка! – наливает он мне юарскую водку «Пушкин». – Когда-то надо сказать всю правду. Черные официанты ничего не понимают в заказах.

Мы подозвали пожилую официантку с темным лицом ван-гоговской крестьянки и заказали по несложному ужину. Она нас выслушала с серьезным видом и принесла, перепутав все.

– Они что, глупые? – спрашиваю у М.

– В лесу они совсем не глупые, – сухо отвечает он.

– Как вы будете жить? Теперь они не в лесу, а у власти.

Путь наш лежит в полицейский участок. После университета М. стал работать в прогрессивной газете «Стар» криминальным репортером и до сих пор по стране имеет полицейские связи. В участке все ему очень обрадовались.

– Зайди-ка в морг, дорогой писатель, у нас есть что тебе показать. А ты кто, русский? АК-47! Ха-ха! Welcome!

На цинковом столе лежит тело 10-летнего чернокожего мальчика. У него отрезаны пальцы, гениталии. Ритуальное убийство – мути. Вудуны нуждаются в органах для ворожбы.

– Вот так себя ведут твои черные друзья, – ласково обращается к М. начальник полиции.

Мы выходим на улицу, закуриваем.

– Чтобы не служить в расистской армии, я сбежал в США, – говорит М. – Американцы ни хрена не понимали в моей стране. Во всяком случае, я не мог им рассказать, как стал предателем черных. В июне 1976 года они подняли мятеж. Я болел за них – мы ведь спортивная страна. Но потом… Представь себе, какой-нибудь каффир (ругательно – черный) бежит по улицам белого города с топором, кричит «Африка! Африка!» и рубит случайным прохожим головы.

– Значит, ты теперь против всех?