Бог X.

– Да-да, – я отчаянно закивал головой. Боб внимательно вглядывался в меня.

Прошло с полминуты. Наконец, на его лице вдруг засветился какой-то проблеск надежды. Она разрасталась. Вдруг все лицо осветилось огнем понимания. Боб отставил шампанское и схватился рукой за голову. Теперь уже мне почудилось, что он сходит у меня на глазах с ума.

– Как же я сразу не догадался! – воскликнул он с облегчением и посмотрел на консулов. Потом перевел взгляд на меня и подмигнул мне с такой силой, с какой в советских фильмах о западной жизни проститутки подмигивают потенциальным клиентам. Он обвел пальцем потолок, люстру, стены. Я пристально следил за его пальцем, но ничего не понимал.

– Ну, какой же я дурак! – возвестил Боб и еще раз подмигнул мне страшным и жутко интимным образом. – Ну, конечно, это не ты написал эту книгу! Конечно, не ты!

– Конечно, не я, – машинально повторил я.

Вдруг меня осенило: Боб решил, что я испугался подслушивательных устройств, скрытых в люстре и под штукатуркой, в ножках кресел и в телах тропических богов, и потому я малодушно отказываюсь от своей книги.

– Но все равно! – ликовал Боб, найдя разгадку. – Все равно, давайте выпьем за автора этой книги.

– Хорошо, – согласился я. – За Ерофеева!

– Да, – подхватил Боб. – Выпьем за Ерофеева!

Консулы потянулись ко мне, и мы все с облегчением выпили.

– А теперь, – сказал Боб, – возьми эту книгу и передай тому, другому, – тут он в третий раз чудовищным образом подмигнул, не веря ни на секунду в существование этой фикции, – Ерофееву.

Я взял на секунду в руки книгу. Я живо представил себе, как я прихожу к незнакомому Ерофееву в гости, вручаю книгу: «Вот, – говорю я ему. – Голландцы издали твои „Петушки“, но как-то так получилось, что на обложку они присобачили мою фотографию и мою биографию, а также имя Виктор». Я услышал матерные проклятия Ерофеева.

– Нет, – сказал я. – Не возьму. Сами отдайте!

Некоторые консулы успокаивающе похлопывали меня по плечу.

– Ничего, обойдется, – утешали меня консулы.

Горничные принесли кофе. Вместо кофе, мы с женой стали откланиваться. Консулы и тропические боги смотрели нам вслед, на наше паническое бегство, на мой литературный Ватерлоо и еще, наверное, долгое время обсуждали: – Вы представляете себе? Ерофеев не только отказался признать свое авторство! Он даже побоялся взять книгу в руки!… Как тяжела участь русского писателя при тоталитаризме!

– Ой, бля!!! – взвыл я на весь заснеженный дипдворик, сжимая кулаки.

– Что с вами? – строго спросил старый вохровец, верный пес-охранник из УПДК.

– Да так, осуждаю капитализм, – так же строго ответил я, покидая гостеприимное гетто.

Прошло десять лет. Уже из могильного зазеркалья Ерофеев в начале 90-х годов стал свидетелем обратного действия. Поляки, подготовив издание «Русской красавицы», отдали отрывок в краковский популярный журнал «Пшекруй». Любимый автор местного самиздата, однофамилец был национальным героем Польши. «Пшекруй» напечатал на весь разворот кусок из «Красавицы» – с его фотографией и под именем Венедикт. Более того, польский критик предуведомил публикацию предисловием, где с блеском доказывал, что после «Петушков» единственно возможным творческим развитием автора могла стать «Русская красавица». Мы были квиты и – не квиты. Не думаю, чтобы однофамильцу понравилась идея быть автором «Русской красавицы».

Но это еще не все.

Когда, примерно в то же время, я приехал в Амстердам на презентацию голландского издания «Красавицы», популярная телепередача пригласила меня в гости. Я рассказал на всю Голландию, что случилось в доме у Боба. Телеведущий хохотал, как сумасшедший. Как сумасшедшие, хохотали операторы и собранная в студии аудитория. Мой рассказ несомненно помог книге стать в Голландии бестселлером.

На следующий день в студию позвонил Боб. Он давно вернулся из Москвы и жил себе спокойно в стране тюльпанов. Боб заявил телеведущему, что весь мой рассказ – неправда и что ужина вообще не было!

Я просто обалдел. Как так не было?! А твои тропические боги? Разве они не свидетели? А моя жена? А агенты УПДК? А консулы всего мира? Что ты такое говоришь?! В какие измерения жизни ты хочешь меня провалить?

Все было. И Веня, и ужин. И ты тоже был, Боб. Не надо.

На чердаке

У литературных диссидентов тоже были свои погоны. Иерархия была строгой. Чинопочитание приветствовалось. Понять механизм присвоения званий было непросто. Единого центра не существовало, однако были негласные правила субординации. Маршальский жезл находился в руках Солженицына, но он был слишком далеко. Бродский тоже занимал маршальскую должность, но это был другой вид войск, и Бродский тоже был слишком далеко.