Богач, бедняк. Нищий, вор.

— Хорошо, я извинюсь за тебя, — ответила Гретхен. — А когда мы увидимся?

— Понимаешь, сейчас мне трудно сказать. — В голосе Билли чувствовалась явная растерянность. — После игры мы собираемся у одного парня. Будет грандиозный вечер с пивом и…

— Где вы играете? Я приду посмотреть. Мы сможем поговорить в перерывах.

— Ну, вот ты уже и надулась.

— Я вовсе не надулась, как ты выражаешься. Где вы играете?

— В восточной части студенческого городка. Там спортплощадки идут одна за другой. Найдешь.

После обеда Гретхен взяла машину брата и поехала в студенческий городок Уитби.

В бейсбол играли на трех площадках. Сына она увидела на той площадке, где игра шла из рук вон плохо и почти половину игроков составляли девушки. Одна из девушек сидела на траве и читала книгу, отрываясь, только когда товарищи по команде кричали ей, чтобы она бежала за мячом. Игра началась, вероятно, уже давно, потому что, когда Гретхен подошла к линии первой защиты, там спорили, какой счет: девятнадцать — шестнадцать или восемнадцать — пятнадцать. Было совершенно очевидно, что, если бы Билли не играл, это ничего бы не изменило. Билли, одетый в выцветшие джинсы с бахромой на штанинах и в серую тенниску, подавал мяч. Девушкам он легонько кидал, зато парням посылал резкими, сильными бросками.

Билли не сразу заметил Гретхен, и какое-то время она наблюдала, как лениво и изящно он двигался. Слишком длинные волосы падали ему на лицо, а лицо было красивое, улучшенный вариант лица Билли Эббота — чувственное, сильное, недовольное. Лоб такой же выпуклый и высокий, глаза темнее и посажены глубже, нос длиннее, с трепещущими широкими ноздрями, на правой щеке, когда он улыбался, появлялась, нарушая симметрию, ямочка; зубы ровные, по-юношески ослепительно белые.

«Если бы только он и характером был так же хорош», — подумала Гретхен, а ее сын в это время послал мяч хорошенькой пухлой девушке, которая подпрыгнула, промахнулась и с деланным отчаянием закричала: «Нет, у меня ничего не получится!»

В перерыве Билли заметил Гретхен, стоявшую за чертой, и подошел к ней.

— Привет, мать, — целуя ее щеку, сказал он. Когда он увидел значок «Долой бомбу!», в глазах у него вспыхнули насмешливые искорки. — Я же говорил, что ты легко меня найдешь.

— Надеюсь, я не помешала? — спросила она, понимая, что взяла неправильный тон: люби меня, я твоя мать.

— Нет, что ты, — ответил он и крикнул: — Эй, ребята! Кто-нибудь поиграйте за меня, у меня гостья. — Он никому ее не представил. — Может, мы с тобой пройдемся? Я покажу тебе городок.

— Рудольф и Джин огорчились, что ты не пришел на обед, — сказала Гретхен, когда они отошли от площадки. Опять не тот тон.

— Правда? — безразлично сказал Билли. — Мне очень жаль.

— Рудольф говорит, что он уже не первый раз тебя приглашает. Но ты так у него и не был.

— Да знаешь, как это бывает. Всегда то одно, то другое.

— Мне было бы приятно, если бы ты все же заходил к нему.

— Как-нибудь зайду. Мы потолкуем с ним об отчуждении поколений. Или о том, почему все в университете курят марихуану. Его газета здорово пишет о таких вещах.

— А ты куришь марихуану?

— Мать, дорогая, спустись с небес в двадцатый век.

— Как ты со мной разговариваешь? — резко сказала она.

— Сегодня чудесный день. Мы давно не виделись. Давай не будем ссориться.

— Твоя девушка тоже играла с вами?

Он как-то писал ей, что ему нравится одна девушка на их группы.

— Нет. К ней на выходные приехали родители, и она должна сейчас делать вид, что меня не существует. Ее отец терпеть меня не может, а я — его. Он говорит, что я оказываю на его дочь аморальное, развращающее влияние. Он у нее питекантроп.

— Ты хоть о ком-нибудь можешь сказать что-то хорошее?

— Конечно. Об Альбере Камю. Но его нет в живых. Кстати, как поживает другой поэт, Эванс Кинселла?

— Жив, — сказала Гретхен.

— Да ну? Вот это новость! Сенсационная новость.

Если бы Колин не погиб, он бы не был таким, подумала Гретхен. Да, он был бы совсем другим. Рассеянный, очень занятой человек садится за руль, наезжает на дерево, а его смерть оставляет свой след на других поколениях…

— Как у тебя с занятиями?

Билли скорчил гримасу.

— По словам Рудольфа, дела у тебя идут весьма неважно. Он говорит, что тебя могут даже исключить.

— Наверно, в этом городишке мэру совсем нечего делать, если у него есть время выяснять, сколько лекций я прогуливаю каждый семестр.

— Если тебя выгонят, ты загремишь в армию. Тебе что, этого хочется?

— Какая разница? — беспечно ответил он. — В армии не может быть скучнее, чем здесь на многих занятиях.

— А ты хоть когда-нибудь думаешь обо мне? — Абсолютно неправильный прием. Классическая материнская ошибка. Но что сказано, то сказано. — Каково, по-твоему, мне будет, если тебя отправят во Вьетнам?

— Мужчины воюют, женщины плачут, — сказал Билли. — Почему у нас должно быть иначе?

— А ты что-нибудь делаешь, чтобы это изменить? Например, чтобы прекратить войну? Масса студентов по всей стране день и ночь…