Богач, бедняк. Нищий, вор

— Больше всего мне запомнился день, — рассказывал Агостино, — когда я разминался с одним из членов клуба — здоровый такой парень, молодой, лет двадцати пяти — двадцати шести, из старой, чтоб они, гады, провалились, бостонской семьи. — В голосе его, в его все еще горящих, черных как уголь глазах уроженца Сицилии была неподдельная ненависть. — Победитель какого-то чемпионата этих ихних колледжей. Красивый парень по фамилии Грининг. До сих пор помню эту фамилию. Так вот, этот Грининг считал, что сильнее его никого нет, был он в полутяжелом весе, а я в ту пору все еще весил сто тридцать шесть — сто тридцать восемь фунтов. И этот сукин сын — с лица у него никогда не сходило выражение превосходства, — этот сукин сын со всей силы апперкотом дает мне в подбородок. Я думал, челюсть всмятку. Я в тот день был сильно простужен, но работал в зале, соблюдая, как всегда, осторожность. Ведь если, черт побери, ударишь какого-нибудь члена клуба посильнее, чем гладишь кошку, не успеешь и глазом моргнуть, как вылетишь отсюда. А уж если из их благородных носов вытечет хоть капля крови!.. А этот сукин сын свалил меня с ног, чуть зубы все не выбил — во рту кровь, дышать не могу, а он потом будет смеяться в баре с другими такими же пижонами-кровососами, ублюдками проклятыми. — Агостино покачал головой — на лысине взлетели жалкие остатки волос — и провел рукой по костлявой челюсти, словно снова хотел убедиться, не сломана ли она; его скрипучий и возмущенный старческий голос на мгновение смолк.

Глядя теперь на него, Уэсли не мог представить себе, что этот человек был когда-то молодым, легко двигался по рингу, наносил удары. «Одно я знаю точно, — думал он, наблюдая, как Агостино с шумом втягивает в себя пиво, — ни за что на свете не хочу быть таким старым».

— Но после этого, — продолжал Агостино, — я получил истинное наслаждение. Грининг разозлился, что тренировка сорвалась, заявил, что зря только разделся, и спросил твоего отца, не хочет ли он провести с ним раунд-другой. Я подал твоему отцу знак, и он надел перчатки. Ну, парень, на это было любо смотреть. Правда, сначала твой отец получил пару крепких ударов в голову, прежде чем с ним справился. Этот засранец и его хотел разделать. Но потом Томми просто принялся молотить Грининга, они позабыли про раунды и схватились всерьез. И тут я почувствовал, что твой отец мстит за меня, за всю мою вшивую жизнь. И в конце концов он так ему врезал, что отпрыск старой бостонской семьи стал ходить по кругу с остекленевшими глазами, словно пьяный комик. Том уже готовился прикончить его, но тут я вмешался. Я не беспокоился за Тома, он знал, что делает, а мне приходилось думать о своей работе. И вот мистер Грининг, сэр, вернулся в царство живых, его паршивая гарвардская рожа была вся в крови. Он просто вышел и даже не сказал «спасибо». У твоего отца не было никаких сомнений. «Прощай моя работа в клубе», — сказал он. «Очень может быть, — сказал я ему. — Но такой бой стоит этого. По крайней мере для меня». — Агостино весело засмеялся при воспоминании об этих далеких счастливых минутах. — А через четыре дня мне велели его уволить. Помню, я сказал ему напоследок: «Никогда не доверяй богачам», так ему и сказал. — Он взглянул на часы над стойкой. — Мне пора. Приятно было с тобой познакомиться, сынок. Спасибо за пиво. — Он взял со стойки форменную фуражку и очень прямо надел ее. Она была ему велика, и его бледное худое лицо под ней походило на личико отощавшего от голода ребенка. Он уже было направился к двери, но тут же вернулся. — Я тебе вот что скажу, сынок: многих следовало бы убить, прежде чем очередь дошла бы до твоего отца.

Он потащился к выходу, шаркая ногами — сгорбленный, страдающий артритом старый боксер, — чтобы занять свое место за конторкой в клубе, где он будет до конца дней своих раздавать почту и подобострастно улыбаться, а в своей сицилийской душе вынашивать мечты о мести и уничтожении.

Когда Уэсли вечером вернулся в Нью-Йорк, Элис сразу увидела, что он совсем в другом настроении, чем после визита к Бойлану в Порт-Филип.

— Этот Агостино, — рассказывал он ей, помогая на кухне готовить ужин, что заключалось главным образом в том, что он ставил на стол тарелки и раскладывал вилки и ножи, — удивительный, чудаковатый старик. Ради него стоило туда съездить. — А потом пересказал ей как можно точнее все, что узнал от старого боксера. Она несколько раз заставила его повторить отдельные фразы — «прямо слово в слово, если можно, Уэсли», — как будто пыталась их запомнить, услышать голос старика, ритм его речи и представить себе его.

— Дома, в Сицилии, — сказала она, — он, вероятно, сжигал бы поля и похищал principessas[59]. Бедняга застрял в Бостоне, выдает почту. А я сегодня раздобыла для тебя еще кое-какие новости. Я послала в Элизиум, штат Огайо, письмо одному старому газетчику, который для нас пишет, когда в тех местах происходит что-нибудь интересное, и он разыскал Клотильду.