Богач, бедняк

— Да, конечно, — согласился с ним Рудольф. — Продолжай, говори, не стесняйся.

— Это место не для меня, — продолжал Билли. — Я не хочу, чтобы меня учили, воспитывали и в конечном итоге превратили в такого человека, каким станут все эти ребята, когда вырастут. Я видел их отцов. Многие из них учились в этой школе двадцать пять лет назад. Они точно такие, как их дети, только старше, вот и все. Они дают советы президенту страны, указывают, как ему поступать, и даже понятия не имеют, что Колин Берк был великий человек, они даже не знают, что его уже нет в живых. Мне здесь не место, Руди. Моему отцу тоже здесь не место, как и Колину Берку. Если я останусь здесь, то через четыре года учителя сделают меня таким же, как они, а я этого не хочу. Не знаю, право… — Он уныло тряхнул головой, и прядь волос упала на высокий лоб, унаследованный им от отца. — Боюсь, вы думаете, что я несу чепуху. Может, вы думаете, что я соскучился по дому, или думаете, что я, как мальчишка, раздосадован тем, что меня не выбрали капитаном школьной команды, или что еще…

— Я вовсе так не думаю, Билли. Не знаю, прав ты или не прав, но в любом случае у тебя есть причины. — Соскучился по дому, мелькнуло у него в голове. Потом из всей фразы всплыло в сознании только одно слово — «дом». Чей дом он имел в виду — отца или Берка?

— Я должен в обязательном порядке посещать церковь, — продолжал Билли. — Семь раз в неделю притворяться, что я христианин. Но я не христианин. Моя мама — не христианка, отец — не христианин. Колин был атеистом. Почему же я должен отдуваться за всю семью, смиренно слушать все эти проповеди? «Будь всегда праведным, у тебя должны быть только чистые мысли, не помышляй о сексе. Наш Господь Иисус Христос умер, чтобы искупить грехи наши». Тебе понравилось бы по семь раз в неделю выслушивать весь этот вздор?

— Не очень, — признался Рудольф. Этот мальчик на самом деле здесь прав. Атеисты явно оказали свое влияние на религиозное воспитание своих детей.

— А деньги, — продолжал Билли, чуть понизив свой страстный голос, когда мимо проходила официантка. — Откуда берутся деньги на мое аристократическое дорогостоящее образование, когда Колин умер?

— Об этом тебе нечего беспокоиться, — сказал Рудольф. — Я пообещал твоей матери об этом позаботиться.

Билли злобно посмотрел на Рудольфа, словно тот только что признался ему, что вступил в заговор против него.

— Я не настолько вас люблю, дядя Рудольф, чтобы позволить себе взять у вас деньги, — вдруг откровенно признался он.

Его слова потрясли Рудольфа, но он сумел взять себя в руки и спокойно продолжал разговор. В конце концов, Билли всего четырнадцать лет, он еще совсем ребенок.

— Почему же ты меня не очень любишь? — спокойно спросил он.

— Потому что ваше место — здесь. Можете посылать сюда своего сына, а не меня.

— Ну, я не стану отвечать на эти твои слова.

— Мне жаль, что я так сказал, они у меня вырвались. Но я был с вами искренним. — На его голубых, с длинными ресницами глазах, глазах Эбботта, показались слезы.

— Благодарю за честность, — продолжал Рудольф. — Но обычно мальчишки твоего возраста умеют скрывать свои истинные чувства по отношению к своим богатым дядям.

— Ну что я здесь делаю, на другом краю страны, в то время, когда моя мать одна проливает слезы день и ночь? — вдруг вновь торопливо заговорил Билли. — Погиб такой человек, как Колин, и что мне прикажете теперь делать? Свистеть, восторженно орать на трибуне на каком-нибудь идиотском футбольном матче или слушать проповедь какого-то бойскаута в черном облачении по поводу того, как всех нас спасет Иисус? — Обильные слезы текли по его щекам, он промокал их носовым платком, продолжая говорить напористо, резко. — Если вы не заберете меня отсюда, я убегу. Я все равно буду рядом с матерью и постараюсь помочь ей как смогу.

— Ладно, больше не будем говорить об этом. Не знаю, что я смогу, но обещаю тебе обязательно что-нибудь предпринять. Так будет справедливо, как ты думаешь?

Билли с несчастным видом кивнул и, вытерев со щек слезы, спрятал платок в карман.

— Ну а теперь заканчивай свой обед. — Рудольфу не хотелось больше есть, и он только наблюдал за тем, как опорожнил стоявшую перед ним тарелку Билли, попросил принести чистую тарелку и яблочный пирог. Четырнадцать лет — все в равной степени воспринимающий возраст. Слезы, смерть, жалость, яблочный пирог, мороженое — все смешалось без горечи и стыда.

После ланча, когда они возвратились в школу, Рудольф сказал:

— Поднимись к себе в комнату. Собери чемодан. Потом спустись и жди меня в машине.

Он смотрел ему вслед, пока Билли не вошел в здание в своем опрятном воскресном костюме для выхода в церковь, потом вылез из автомобиля и пошел следом. За его спиной на подсыхающей лужайке ребята вели борьбу за мяч. Раздавались крики: «Пас мне, мяч мне!» Это была одна из сотен игр юности, в которых никогда не принимал участие Билли.