Богач, бедняк

— Между прочим, адвокат задержанного — это и адвокат Леона Гаррисона, — сообщил ему Оттман. — Он уже побывал у меня, интересовался, что мы намерены в этой связи предпринять. Говорит, что нужно срочно созвать чрезвычайное совещание совета попечителей университета.

— Ладно, шеф, — примирительно сказал Рудольф. — Позвоните Дорлэкеру и скажите, что переговорили со мной и я распорядился провести обыск в общежитии сегодня в восемь вечера. Разрешение на обыск получите у судьи Сатерли. Только пусть ваши парни оставят свои дубинки дома. Мне не нужны ничьи увечья. Все, конечно, в городе вскоре узнают об этом, и может быть, у пацанов хватит ума, чтобы выбросить всю эту дрянь до нашего обыска в общежитии.

— Вы не знаете этих современных ребят, — печально сказал Оттман. — Им не хватает здравого смысла подтереть себе задницу!

Рудольф назвал ему номер своего телефона в отеле и велел перезвонить вечером, как только будет завершен обыск у студентов. Положив трубку, он допил коку. В самолете их накормили какой-то ужасной дрянью, и теперь он чувствовал сильную изжогу. К тому же, по своей глупости, он опрокинул пару коктейлей «манхэттен», которые стюардесса любезно поставила на его поднос. Почему-то он всегда, находясь в воздухе, пил «манхэттен». И никогда этого не делал на земле. Интересно, почему? Не кроется ли в этом тайный смысл?

Зазвонил телефон. Ему показалось, что это телефон в спальне Джонни. Подождал немного — пусть тот возьмет трубку. Но оказалось, звонил его телефон. Он поднял трубку.

— Алло!

— Руди? — он узнал голос Гретхен.

— Да, это я.

С того момента, когда она сказала, что Джин алкоголичка, в их отношениях явно наступило охлаждение. Гретхен оказалась права, но от этого охлаждение лишь усиливалось.

— Я позвонила тебе домой, — ответила Джин. Она сказала, где ты. Надеюсь, я тебя не побеспокоила? — Гретхен сама казалась чем-то озабоченной.

— Нет, нет, — солгал Рудольф. — Я тут бездельничаю на этом знаменитом курорте — Далласе на водах. Откуда звонишь?

— Из Лос-Анджелеса. Не стала бы тебе звонить, но я сейчас просто с ума схожу.

Она выбрала подходящее время и место, чтобы сходить с ума, подумал он.

— Что стряслось? — спросил Рудольф.

— Это все из-за Билли. Ты знал, что месяц назад он бросил университет?

— Нет, — признался Рудольф. — Ты же знаешь, что он никогда не нашептывает мне на ухо свои секреты.

— Он сейчас в Нью-Йорке, живет с какой-то девицей…

— Гретхен, дорогая, — пытался урезонить ее Рудольф. — В Нью-Йорке не меньше полумиллиона юношей возраста твоего Билли живут с какой-нибудь девушкой. Радуйся, что не с мальчиком.

— Но дело не в этом, — сказала Гретхен. — Его призывают в армию, ведь он уже больше не студент.

— Ну, может, это и к лучшему, — предположил Рудольф. — Армия за пару лет может сделать из него настоящего мужчину.

— У тебя же самого маленькая дочь, — с горечью сказала Гретхен. — Как ты можешь так разговаривать со мной? У меня только один сын. Не думаю, что, если ему прострелят голову, он станет настоящим мужчиной.

— Успокойся, Гретхен, это не значит, что раз парня призывают, то через два месяца его автоматически убьют. А сколько парней дослуживают весь срок и возвращаются домой без единой царапины.

— Именно поэтому я и звоню тебе, — продолжала Гретхен. — Я прошу тебя сделать все, чтобы он действительно вернулся домой без единой царапины.

— Да что я могу?

— Ты знаешь многих в Вашингтоне.

— Но никто, поверь, не сможет освободить призывника от воинской службы, если он бросил университет и если у него отличное состояние здоровья. Никто, даже люди из Вашингтона.

— Ну, я не столь уверена в этом, — возразила Гретхен, — по крайней мере, если судить по тому, что я слышала или читала. Я не прошу тебя отмазать Билли от службы в армии.

— В таком случае, о чем же ты меня просишь?

— Постарайся использовать свои связи, чтобы Билли, если его заберут, не послали во Вьетнам.

Рудольф тяжело вздохнул. Все дело в том, что он в самом деле знал кое-кого из влиятельных людей в Вашингтоне, которые могли бы это сделать и которые, вероятно, это сделали бы, попроси он их о таком одолжении. Но он больше всего на свете презирал эту мелочную закулисную дипломатию с целью добиться каких-то привилегий. Такие происки подрывали его незыблемые нравственные устои, ставили под сомнение истинную причину его вступления на ниву служения обществу. Другое дело — мир бизнеса.